– Слушай, – не унимался Стас, – ты же спец по распаренным мозгам? Может, меня вылечишь?
– В дурку иди, там вылечат, – пробормотал я, бережно убирая с окровавленного Асиного лица волосы. – Ты что, правда ее десять лет в квартире держал?
– Меньше, – помедлив, ответил он. – Девять с половиной.
– А мне что не сказал? Родным?
– А, каким там нахуй родным… Мать сразу на Волгу уехала, к теткам. Я ее и не видел больше. А тебе… Там видишь, какая хренота вышла…
– Какая?
– Ну… хочешь верь, хочешь не верь, но мне на самом деле выдали не тот труп. Я в ухо не ебу, что за кабак у них там творится, но тут они конкретно обосрались и выписали накладную… то есть свидетельство о смерти, не на того человека. А я тоже… солнечный долбоёб. Мне стрёмно было хотя бы лицо раскрыть, посмотреть. Или там родинки какие поискать. Они говорят – там в натуре фарш, лучше не лезть с неподготовленной психикой. Ну я им поверил… конечно, кто бы не поверил. Потом, месяцев эдак через шесть, находит меня какой-то хрен из больницы. Врачебная ошибка, говорит. Можете забирать. Рады, говорит, чудесному спасению? Ну, я ему показал, как я рад. Прижал его хорошенько, он все и выложил. А что несет, сам не понимает. Говорит, ваша сестра создала нам неразрешимый административный коллапс. Человек по документам мертвый, денег на него нет, фонды не выделяются, главврач кипятком ссыт, что его за всё это приголубят. С другой стороны – врачебная этика, клятва Гиппократа, выкинуть на мороз просто так нельзя, лечить надо… Так все и было в подвешенном, мать его, состоянии, но тут она, – он кивнул на Асю, которая, словно почувствовав, что говорят о ней, вдруг дернула плечами, – помирать вроде перестала, стабилизировалась, и даже появилась надежда, что когда-нибудь оклемается. Увезите ее, говорит, ради Аллаха. Родная же, типа, кровь. Денег предлагал…
– Родная, значит? – как бы между делом уточнил я.
– Ну, по понятиям – вроде как родная. Откуда ему знать все наши семейные тайны… А ты, значит, уже в курсе?
– И что дальше было? – пропустил я вопрос мимо ушей.
– Ну я говорю – покажите. А там – сам видишь… – он снова указал на Асю. – Синяя вся, тощая как кура, – ни сиськи, ни письки, руки нет, да еще изо рта кишка торчит пластмассовая. Забрал, конечно. Дал им там всем пизды, спросил какие лекарства, чем лечить, как кормить, и забрал.
– А потом?
– Потом?.. – он надолго замолчал, сощурившись. Достал сигареты, протянул мне. Я осторожно взял одну мокрыми пальцами.
– Потом что? Меня позвать нельзя было?
– Э, братан, ты уже женат был… И вообще – сам не помнишь, что ли, как ты после поминок бухой мне в уши лил, какой ты гондон, как ты ее обманывал, как тебе на нее похер было, и как ты радовался, когда она умерла? А? Не помнишь?