На этих словах Стасик, как бы извиняясь, развел руками и неловко грохнул кружкой о фонарный столб. Он вдруг смутился, как нашкодивший первоклассник, заерзал на месте, и вдруг исчез, пробормотав, что ему «пора отлить». На звон и грохот прибежал охранник, а за ним – немолодая дородная официантка, которая, укоризненно кудахча, стала заметать осколки веником в совочек. Я посмотрел на нее, подумал, какая она милая, и понял, что вечер пора завершать. Если уж мне начинают казаться симпатичными толстые официантки…
Неслышно извиняясь, я вернулся за столик, положил на стол несколько купюр (чаевые пусть Стасик платит, не жмотится) и преувеличенно осторожными шагами вышел обратно во двор. Встал в сторонке, и, наконец, жадно затянулся измочаленной сигаретой. Значит, может так быть, что жива? Значит, не зря я до сих пор, забываясь, ловлю в толпе прохожих ее светлую прическу? И есть шанс в каком-нибудь необозримом параллельном будущем встретить ее на улице, сказать: давно не виделись, Ася, ты совсем не изменилась… конечно, я тебя люблю. Интересно, какое имя у сегодняшней клуши Хомячковой? Надо завтра непременно выяснить в деканате.
Вторник-четверг. Последние написанные строчки. Падение.
Наутро меня поджидала разнообразная корреспонденция. Первое послание было от жены. Вчера, когда я пришел, она уже спала, и я даже не стал заходить в спальню – завалился в кабинете. Как любая достойная женщина, Нина не любит, если по ночам я дышу на нее алкогольными парами, шумно пью воду и бегаю в туалет через полчаса. Когда я, немилосердно возя руками по опухшим глазам, спустился вниз, на кухонном столе лежала пачка каких-то документов, прошитых тесемкой, а рядом пристроилась записка, накарябанная быстрой Нининой рукой на ленте туалетной бумаги:
«Приветствую тебя, о вставший на темный путь алкоголизма! Ты так сладко дрых на полу рядом с диваном, что моё сердце дрогнуло, и я не решилась тебя разбудить. Я боле не могу быть рядом с тобой, и должна попрощаться. Нам отвалили кучу денег, и я уезжаю в поля навсегда. Но не спеши радоваться: к первому снегу, так и быть, вернусь к тебе под теплое одеяло. Будь паинькой, хорошо кушай и сильно не отдыхай. Целую ручки, твоя божественная Н.
П.С. Рядом ты видишь ту фигню, о которой я тебе вчера говорила. Подпиши, отдай Петру Витальевичу (сегодня клялся заехать), и будет нам счастье и много золотых и серебряных тоже».
Вот как. Петр Витальевич – наш нотариус. Я пролистал пачку, ничего не понял (какие-то доверенности, заявления, соглашения об уступке какой-то хрени), криво расписался, где нашел, чтобы после не вспоминать, и пошел делать кофе. Нехорошо так думать, конечно, но в глубине души я был рад, что Нины нет дома – не надо было объясняться ни по поводу вчерашнего загула, ни по поводу Эльдара, и вообще можно было в спокойствии и тишине прийти в себя.