Следующее послание несколько подпортило мое было улучшившееся настроение. Его я обнаружил, когда за каким-то чертом полез проверять почту – ну да, там могли быть вести по книжной части, но, право слово, зачем же начинать с этого утро!
Первое письмо, впрочем, действительно пришло из издательства и было небесприятным. Маркетинговый отдел просил меня согласовать рецензию. Когда я дошел до слов: "Вынося вердикт, мы должны предать текст беспощадной субстанциональной объективизации. Иными словами: креатифф говно…", то обнаружил на своем лице польщенную ухмылку. Пиар есть пиар, братцы. И негативные отзывы люди читают с куда большим удовольствием, чем восторженно-умилительные. А значит, у еще большего количества людей отложится в голове, что вот, оказывается – есть на свете такой писатель Максим Друзь.
А вот затем я увидел еще одно сумасшедшее сообщение, и опять с того же зловеще-дурацкого адреса. Отправлено ровно в полночь. Текст такой же сумбурный, что и раньше, но на этот раз инопланетяне, решившие вступить со мной в переписку, предварительно все же проштудировали учебник орфографии:
«ДВИЖЕТСЯ С ЮГА. ВЧЕРА УЖЕ ЗДЕСЬ. БЕРЕГИТЕ ПОЗВОНОЧНИК.
ТО, ЧТО ВЫ ИЩИТЕ, В ОДНОЙ ИЗ ТРЕХ. ОБЕ ЖДУТ ЕГО. У ТРЕТЬЕЙ НЕТ ЛОКТЕЙ НЕТ ЛИЦА НЕТ СМЫСЛА»
А что я ищу? – с крайним раздражением подумал я. Ненавижу подобные шутки. Я знаю, это все проклятые студенты. Эльдар же открыл мне глаза на то, как легко мой адрес может заполучить любой школьник. Я уже собирался отправить в ответ гневную отповедь, но одернул себя: на такие письма лучше вовсе не реагировать, чтобы у шутника прошел запал.
Для очистки совести я набрал номер Нины – узнать, как добралась, но она была недоступна – видно, уже вовсю носилась с молотком в руках по глухим таежным уголкам. Тогда с легкой душой я зашвырнул телефон в дальний угол – пусть потихоньку сдыхает там и не портит мне настроение, а сам решил поработать. Кому как, а для меня легкое похмелье – самое что ни на есть продуктивное творческое состояние.
Следующие три дня я почти не выходил из дома. По утрам писал, не отрываясь, страницу за страницей, небрежно обедал бутербродами, спал, писал еще чуть-чуть, дышал в перерывах воздухом на террасе. Вечерами пил вино, лениво смотрел телевизор (узнал, сколько у нас, представьте себе, происходит нового), читал ерунду в кресле под лампой, дремал, просыпался, залезал чуть ли не перед рассветом под одеяло, и в общем, был абсолютно доволен жизнью. Никто больше не писал мне пугающих писем, не беспокоил меня, даже телефон молчал. Мое одиночество нарушили только Петр Витальевич – с ним я разделался быстро: всучил пачку бумажек и вежливо выставил за дверь, не вступая в разговоры о погоде, и, уже в четверг, уборщица. Ее вторжение пережить оказалось сложнее, потому что она, ворча, битых два часа шаталась по дому, выметая шваброй из-под кресел оставленные Ниной конфетные обертки. Я забаррикадировался в кабинете и стойко продержался взаперти, несмотря на ее настойчивые попытки установить тотальный Ordnung