– Как это? – поразился я.
– А вот так. В этой комнате вообще никогда не было окна. Он считал, что было. На его рисунках было. А на самом деле нет.
– Значит…
– Не знаю, что значит. Бредил он или что. Может, он совсем двинулся и ушел куда-то. А может… – он раздраженно выдохнул и стал ходить туда-сюда:
– Знаешь, я ведь потом целый месяц жил в той комнате. Хотел понять. Глупо? Но я правда мечтал разобраться. И иногда, всего на несколько секунд, мне мерещилось, что брат грустно смотрит на меня из окна. Но стоило вглядеться, ни его, ни окна, я уже не видел. От этих видений становилось жутко, и я уехал. Теперь я никогда не уверен в том, что вижу. Сколько таких несуществующих окон он видел? Какие из тех, что я теперь вижу, не настоящие? То окно выбрало его? Что, если какое-то выберет меня? Это пугает… Не могу быть уверенным ни в чем. Что существует, а что нет.
– Успокойся, это окно я тоже вижу, – похлопал его по плечу я.
Он посмотрел мне в глаза:
– Знаю.
***
Друзьями мы с Федей не стали, поэтому, когда он уволился, больше не виделись. Вскоре я совсем забыл о его рассказе, как и предполагал. Повседневность захлестнула меня, и в ней не было места для такой условно таинственной истории. Она бы так и потонула в ворохе бессмысленных воспоминаний, но несколько лет спустя я вынужденно воскресил в памяти слова Феди во всех подробностях.
Мы стояли в курилке с новой коллегой, с которой у нас, очевидно, намечался роман.
– … всегда. Почему, а? – спросила она, кокетливо улыбаясь. А я понял, что засмотрелся на нее и прослушал вопрос.
– Почему что?
– Почему ты всегда куришь, уткнувшись носом в стену? – задорно повторила она.
Я удивленно усмехнулся:
– Так ведь тут же… – повернулся я к окну и застыл. Стена. Там была чертова стена.
Других чаще всего превращали в небольших животных, например, в птиц или насекомых. Уж не знаю, почему так повелось. Мне царство животных нравилось, оттого я совсем не боялся.
Дочь отнеслась к сулившему мне наказанию почти спокойно, как это умеют маленькие дети. Просила навещать ее, даже если стану паучком – а ведь они ей жуть как не нравились. Она была еще слишком мала. И я, вопреки всему, немножечко этому радовался.
Невезение приметило меня еще в тот день, когда я появился в мире. Оно стало моей тенью, я настолько свыкся с этим, что ничему не удивлялся и даже научился находить в своих неудачах что-то хорошее. Когда мне подкинули ребенка, причем наполовину человека, я обрадовался: наконец-то я был не один.
Я растил девочку как собственную дочь и знал, что поплачусь. Таких детей не должно было существовать на свете, а если они рождались – их надлежало умертвить во младенчестве, пока не пробудились их силы. Кто бы ни подбросил мне дитя, он знал, что я этого не сделаю.