= Привет! = мы говорили одновременно. Я – шептала, и его голос – шептал, в шелесте дождя.
Я вижу, как мои руки поползли к горлу.
– Я закричу! – шепнула я.
– И что? – спросило оно.
– И сюда придут.
– И что они сделают? – оно усмехается.
– Спасут меня.
– Зачем это им?
– Они… хотят помочь мне.
– Значит они твои друзья? – шепнул дождь.
– А твои друзья знают что ты сумасшедшая? – шепнул шелест листвы.
– А твои друзья это твои друзья? – шепнула я.
В коридоре послышался топот, я отошла от окна и залезла в постель, укутавшись в одеяло.
Сестра принесла откуда-то пальто и калоши, помогла мне одеться и передала в руки высокого медбрата.
Мы прошли по больничному коридору – я, опираясь на медбрата, за нами Димитрий, перед нами медсестра.
Когда дошли до двери – сестра вынула из кармана ручку, вставила ее в пазы и провернула.
Еще идем – и вот наконец улица.
Мне в лицо дохнуло холодом и осенью, прояснив сознание. Я подняла голову – и надо мной распахнулось во всю свою невероятную, необозримую темную ширь сердитое и свободное осеннее небо, затянутое низкими тяжелыми тучами, роняющими на землю мелкие холодные капли. Несколько минут я стою, подняв лицо к небу и ловлю капли губами.
Наверное, они думают, что я молюсь.
Мы идем по старой заасфальтированной аллее, мимо рядов простых деревянных скамеек, мимо высоких и длинных фонарей, мимо коротко стриженой травы и деревьев, которым внизу обрезают ветви.
– Знаешь, мне всегда это казалось нелепым… Человек рождается маленьким и глупым, растет и умнеет, а потом усыхает и забывает все что выучил, и умирает снова маленьким и глупым. А сейчас думаю – есть в этом какая-то горькая правда.
Ветер усилился, кинул нам в лицо пригоршню воды, Димитрий раскрыл зонт.
– Ты это к чему? – спросил он. – Что за пессимизм? Ты очнулась, не бредишь, не сидишь, уставившись в одну точку, как чертова кукла. Ты снова в реальном мире, с нами вместе… – он взял меня за руку.
Моя рука была белая и маленькая с птичьими косточками, того гляди переломятся, его рука была большая и загорелая с мозолями и царапинами, в ней словно вместо крови по венам струилась жизнь. Почему меня всегда так раздражала эта жизнь в нем? И кто здесь более жесток – он или я?..
– Не могли бы вы нас оставить минут на пять, – попросила я медбрата.
Он непреклонно посмотрел на меня.
– Он мой жених, – сказала я.
Медбрат посмотрел на меня и на Димитрия. Его лицо не меняло привычного каменного выражения, но рука, на которую я опиралась, еле заметно ослабла. Он передал меня Димитрию и отошел по аллее к корпусу.
Мы сели на скамейку.