Радио шипело, передавая только тишину. Даже Мария покинула их, а значит, всё кончено.
Да вашу же мать! Почему у всех такие унылые лица?! Он что, зря старался?! Зря тащил их всех?! Пусть они обречены, но нужно же постараться выжить, это же, сука, основной инстинкт! Это позиция гражданина – продержаться, сколько возможно! Кира плюнул на всех и снова занялся делом: разбил людей на группы, отправил часть за едой, часть – за теми группами, что пропали в прошлый раз. Когда кто-то уходил наверх, в подвале становилось легче дышать, появлялся шанс, что вернутся они с едой, а если не вернутся… голодных ртов меньше станет. Кира старался не думать об этом. Просто знал. У него не было времени слушать тишину, как бы сильно она теперь не давила на барабанные перепонки. У него не было даже времени уследить за тем, как кто-то прокрался к микрофону, пошуршал в него, покашлял и шепнул неуверенно:
– Всё норм. Всё хорошо, народ. Типа… лучше хоть что-то, чем ничего?
– Она права, она права, конечно, кто же это, кто? – спрашивали все, но Кира не понимал, зачем они тратят воздух и силы на глупые вопросы. Она ведь говорила, что собирается направить Диму? Ей выдалась такая возможность. Теперь, где бы он не был, он услышит, что Дана жива, ему станет лучше. И, если жив ещё – найдет, раз их любовь так безусловно сильна.
Разговоры, интервью, ночные откровения, стихи и утешения сменились песнями. Без музыки, без гитары, сопровождаясь одним лишь ритмом, отбиваемым по столу. Некоторые из них Кира помнил, некоторые забыл. Некоторые, видимо, были её собственными. И оказалось, что не так важно защищать всех – достаточно делать это для одного. Дана не была Марией, голос её не успокаивал и не дарил надежды, но песни эти пробуждали в них что-то, и даже Кейт, окончательно рассорившись с Ником, а потом помирившись, взяла с собой его, несколько бойких девушек, и отправилась искать другое безопасное место. Ночью они не вернулись. Следующей вернутся вряд ли. А у них теперь нет врача – о, как Кира мог его отпустить? Он говорил, что никого держать не будет. Пошло всё… они выживут.
Он лёг в углу, слушая, как то стихает, то нарастает песнь. Таким голосом, сорванным и охрипшим, ей уже не исполнять сладкие песни о любви, но от усталости и пережитой боли в нём появилось нечто новое – расщепление и надрыв. Дана достигла своего пика, как певица, достигла пика своей любви – она ждала так долго, что превратила голос в нечто совершенно иное. Узнает ли Дима в этом новом голосе свою прежнюю Дану? Узнала бы она его, приди он иным? Узнал бы Кира Пегаса, если бы не держал на руках умирающего Орлова? Стал бы ждать так долго – ведь Пегас-то его не любит?