Я равномерно заправил кашу кусками (ну нет! большими кусочками) солнечного масла. И когда центр сковороды стал плеваться в меня, в ответ на мои плевки, я резким движением фокусника перевернул кастрюлю точно «в яблочко» и оставил её там. Приятное скворчание тающего масла подтвердило правильность выбранной технологии. Когда дно перевёрнутой кастрюли стало горячим, я понял, пора накрывать на стол. И тут-то мысль и потерялась. Дальше я уже действовал без неё и без них. Завернув кусок брезента, валяющегося перед входом, в несколько слоёв, я подхватил сковороду и потащил её наверх, на нашу парковую скамейку. Цирк продолжался. Жонглирование раскалённой сковородкой, при движении по крутому склону. Так, чтобы кастрюля, находящаяся в центре, не съехала к краю. С детства не люблю цирк. И только теперь понял почему. Отсутствие мысли, сплошное позёрство. Но я справился.
Накрыв целую поляну, вернее всю лавочку на двоих, я осознал, что Жору ждать бесполезно. Сначала я выпил свою рюмку коньяка, потом рюмку, налитую для Жоры. И приступил к трапезе. Приподняв за ручку край кастрюли, я наложил себе гречки. Сковорода медленно теряла накопленное тепло, и крупа получилась нужной температуры и консистенции, вобрав в себя весь аромат топлёного масла. Ел я за двоих, и пил из двух рюмок. Получалось легко – без тоста и повода. Когда достиг стадии эйфории, решил навестить женщину на колёсах. Но лень и чувство сытости меня переубедили. В стадии ожидания прихода снов, я очнулся. За моей спиной и чуть сбоку восходила огромная луна. Ветви деревьев, скамья и я сам отбрасывали вперёд длинные несуразные тени. И среди наших теней в лунном свете висел звук. В деревне пели. Сначала один звонкий голос резал тишину, потом второй, более плотный подхватывал, потом третий заполнял промежутки, затем хор вытеснял всю пустоту. Звук и лунный свет образовывали единое пространство. Дрожание голоса вызывало колебание света. Усиление света уплотняло звук. Слова нельзя было разобрать, и мелодии были незнакомые. Но это не было ангельским пением, душевное человеческое тепло заполняло душу.
Кайф обломала острая костлявая тень, пересекающая поляну. Я с усилием вглядывался вперёд, пытаясь разглядеть, и не понимая, что объект где-то сзади и сбоку, а я лицезрю только проекцию. Но что-то знакомое угадывалось в этой угловатой фигуре. «Э-ээ, брат, это жулики», – почти услышал я над ухом голос Карлсона, и моя душа ушла в пятки. Душа у меня большая, но трусливая. В пятках она не уместилась и решила совсем покинуть тело. Последним усилием чего не знаю сам я взвизгнул, как можно мужественнее: «Стой! Сейчас нож кину». Мультяшная фигура споткнулась на полном ходу, тень развалилась. Сбоку раздался знакомый смех. Так язвительно хохотать мог только Кукушкин. И я обиделся.