Он выдержал паузу и смиренно отвечал:
– О божественный! Твоя проницательность давно стала легендой в твоем народе. Ты верно угадал – я не люблю иноземца. Но разве я ненавижу его? Ненависть предполагает зависть к человеку, осознание собственной ущербности и недовольство своим положением. Но разве мне есть чему завидовать этому человеку, разве я недоволен положением при твоем дворе? Так с чего же мне ненавидеть какого-то скульптора, каменотеса, гончара. У которого день и ночь руки испачканы глиной и каменной пылью, у которого глаза краснеют от недосыпания и грязи, который дышит песчинками камня и к сорока годам станет больным стариком, – мне ли завидовать такой участи?
– Ты ушел от ответа, досточтимый Хоремхеб, – спокойно и почти торжественно сказал Амонхотеп IV.
– Как, о божественный? – удивился сановник. – Я все объяснил…
– Ты ушел от ответа, почему ты ненавидишь именно Тотмия? Я спрашивал тебя об этом. Ты сказал обо всех скульпторах, а я хотел услышать об одном из них. Не лукавь, я прекрасно понял тебя. Отвечай на мой вопрос!
Хоремхеб задумался. Впервые за все годы он столкнулся с той самой мощью фараону, о которой знал лишь понаслышке. Амонхотеп IV всегда казался ему человеком угрюмым и вдумчивым, но не столь жестким и проницательным, каким предстал сейчас. Хоремхеб хотел провести атаку красноречия, заговорить собеседника, как умел делать со всеми и чем славился среди аристократов, но попытка закончилась неудачей; поэтому он, не подав вида, что смущен, собрался с мыслями и решил изобразить откровенность.
– Ты верно заметил, о божественный, – смиренно сказал он, кланяясь. – Я не люблю этого человека за то, что он дерзок, высокомерен и непослушен.
– Да, его нраву можно позавидовать, – неожиданно перебил Хоремхеба фараон. – Удивительно, что он, человек неблагородный, не получивший такого воспитания, как ты, держится столь мужественно, что вызывает невольное почтение.
– О божественный! Почтение? Что ты говоришь? – не выдержал сановник, ненависть вырвалась наружу, подобно расправленной магме, и ее было невозможно удержать. – Ты восхищаешься этим каменотесом? Он никто! Неблагодарный мужик, раб!..
Хоремхеб бы и дальше извергал переполнявшую его злость, но громовой голос Амонхотепа IV заставил его замолчать:
– Вот! Вот те слова, которые полностью прояснили все! – сановник был ошарашен, он проговорился, такого никогда ранее с ним не случалось, а фараон спокойно продолжал. – Ты ответил на мой вопрос, досточтимый Хоремхеб. Я услышал то, что у тебя на сердце, и понял тебя. Хотя я высоко ценю твою мудрость и дипломатию, аристократическая кровь вновь заслонила твой разум, как и во время ссоры с Тотмием. Я прав, досточтимый Хоремхеб?