Оконное стекло, затемненное с улицы ночью, отразило меня. Я отпрянула, не узнав свою, распухшую в районе груди, фигуру. Присмотрелась. Господи, а ведь я теперь по-настоящему хороша… Отчаяние начало отступать. Я это сделала! Сделала себе грудь! Это не беременность, не ребенок, которого придется тянуть, забив на себя. Это – сиськи!
Мощные, силиконовые сиськи.
К чертовой матери Макса. К чертовой матери неверных подруг и нелюбящих мужиков!.. И саму мать – к черту!
В груди заныло. Но это ныли не ткани, потревоженные протезами, это ныла душа.
Повинуясь вечному зову, я подошла к окну и прижавшись к нему лицом, заслонилась от кухонного света ладонями. В четырнадцатиэтажке напротив ярко светились Димины окна. Он сидел за столом в гостиной и что-то писал. И я поняла, почему так держусь за эту квартиру.
Чтобы просто сидеть, как дура и молча смотреть на него в окно.
Узнав, что я срочно съезжаю к Сонечке и требуется помощь с вещами, Тимур подскочил со стула, свалив его.
Он выглядел, словно Супермен, застывший в воздухе по сигналу трубы. Никакая сила уже не могла помешать ему помогать мне. Он принялся действовать. Он обзвонил друзей; друзей друзей и даже тех, кого ненавидел, играя в волейбол, обзвонил.
Даже машину нашел и договорился. Лишь бы не медлить. Лишь бы помочь.
Прошло всего два дня после разговора о деньгах, а охеревший Макс молча наблюдал, как спорые молодые ребята загружают мои вещи в грузовичок. Я прохаживалась вокруг в мини юбке и руководила процессом, стараясь не забываться и не поднимать руки. Вещей, конечно, было немного, гораздо меньше, чем «грузчиков», но я все равно была благодарна Тимуру. За то, что он дружил с такими привлекательными мальчиками. И за то, что все так быстро устроил.
Когда до Кроткого дошло, что я не шучу, моя комната уже опустела. Теперь он уже не мог повернуть все вспять. Остыть, попросить прощения, отменить квартплату. Теперь, когда я стояла в дверях, на него внезапно накатило раскаяние. Убедившись, что я на самом деле уеду, Макс так расчувствовался, что зашел попрощаться.
Слов не было. Я готова была разрыдаться и все простить.
– Я правильно понял, теперь вы с Поповой – подруженьки? – порывшись в голове, спросил он.
– Ага. Я специально ее попросила гандон подбросить, чтобы порвать с тобой.
У Макса хватило совести замолчать. У меня – мозгов осознать, что моя прощальная речь становится обвинительной. Мне не хотелось все усложнять. Не хотелось бросаться словами, которые потом, в ночи, можно будет истолковать иначе. И потом же, в той же ночи, когда я буду лежать без сна и переживать, будто упустила шанс все исправить, решить, что виновата сама.