Я не сразу поняла, почему мой образ сменился другим, по-настоящему, от природы красивым лицом. Попыталась стереть его из картины мира, но лицо не стиралось. Сняв очки, лицо смотрело мне прямо в сиськи.
– Какая ты большая стала, маленькая Ангелочка, – сказал Дима, не обращая внимания на машины, которым приходилось его объезжать. Таким тоном, словно мы не виделись с ним год. – Подвезти?
Я кивнула, хотя мой дом был через дорогу. Опасаясь умереть под колесами летящих мимо автомобилей, я обошла машину и Дима перегнулся через сидение, чтобы распахнуть для меня пассажирскую дверцу. Из салона остро пахнуло кожей, лимонной отдушкой и терпким одеколоном водителя. Бросив сумку в кабину, я вскарабкалась вслед за ней, ухватившись за Димину руку. Роскошь всегда действовала на меня, словно валерьянка на кошку. Обмякнув на сиденье, я выдохнула и блаженно прижалась к нему спиной.
– Куда? – спросил Дима.
Я посмотрела на его лицо, повернутое ко мне в три четверти, на распахнутую у горла рубашку из-под которой виднелась гладкая смуглая грудь. Кровь все еще бурлила от взглядов, которыми меня окидывали на тренировке. И я устремила поток флюидов на Диму.
– Удиви меня, – сказала я дерзко.
Он снисходительно улыбнулся в ответ. После такой улыбки можно было оказаться в карьере, где шло строительство, в зоопарке, или же в оперном театре. У Димы было очень своеобразное чувство юмора.
– Чуота, – сказал он. Хорошо. – Сейчас удивлю.
Мы тронулись. Откинувшись на сиденье, я кайфовала, как кошка, не обращая внимания на пейзаж за окном. Согласно новейшим сведениям, даже очень плодовитой девушке, стоило бы как следует постараться, чтобы залететь от бесплодного парня. Мы выехали на Пионерскую, свернули на Пятьдесят шестой. Пролетели по изрядно постаревшей «Новой дороге». Как давно это было, – когда на этом месте высились горы песка и мы, дети, днями и ночами носились по ним, играя в красноармейца Сухова. А зимой, наплевав на запреты, рыли в замершем песке пещеры, чтобы устроить «штаб».
Пока я предавалась воспоминаниям, джип обогнул газгольдер и мы въехали в старый знакомый двор. На нашем окне качались незнакомые занавески. Детство закончилось.
– Па-пам, – сказал Дима. Таким тоном, словно у него разом заболели все зубы. Я выглянула в окно.
Вывернув шею, посмотрела на окна квартиры, из которых когда-то наблюдала за хоккейной коробкой. На покосившиеся качели, выкрашенные в красно-синий цвет. С лавочки, за нами с интересом наблюдали местные алкаши. Состав был тот же: дядя Ваня, прямо по Чехову, Валек с сеткой бутылок и его мать. Опухшая, как пролежавший в воде трое суток труп.