У Ирки ничего особенного, кстати говоря, не произошло. Просто ее будущий муж, самовар на ножках, оскорбился до протекания краника. Из-за того, что я сказала, будто он женится, потому что просто так ему никто не дает.
– Подстилка для черномазых! – рубанул он ответной правдой и побежал целовать свою целомудренную будущую жену.
Я дрогнула, рассыпавшись на осколки. Отдачей зацепило и Макса.
Вскоре, позабыв о том, с чего все вообще началось, они чуть ли не вывезли друг друга за город. К счастью, Дима был дома и, заслышав их вопли, примчался с двумя охранниками. Велел мне извиниться перед Саней, Ирке передо мной, а Максу – перед Самсоновым.
– Да хуя лысого я перед ним извинюсь, – взревел Макс и обратился к Ирке, – а ты, бля, собралась и чтобы духу твоего в моей хате не было. Ты – тоже! Твари неблагодарные…
Саня вскипел и велел Ирке собираться. Я до сих пор надеялась, что у них был добрачный секс и Ирка не успела «настроиться». Говоря иначе, – напиться. Где ночевала Бонечка, я даже не выясняла.
…Если бы Макс пришел тогда, в тот же вечер, все было бы по-другому. Но сейчас, когда нещадно ломило ноги, когда за выпирающими протезами безмолвно ныла душа… Я не могла… Я до остервенения, до боли в душе, хотела лишь одного.
Диму.
То любить его, то убить…
Сначала пришлось минут двадцать, по колдобинам и засохшей до корки, укатанной глине тащиться на остановку. Затем дожидаться автобуса. Затем трястись минут сорок, стоя. Но и это было еще не все: на Ленина мне предстояло пересесть на другой автобус, но денег в карманах хватило только на первый.
Я насладилась великолепной пешей прогулкой в новых туфлях. И по дороге получила полное представление, как себя, должно быть, ощущала Русалочка в свою последнюю ночь. Боль в ногах и душе.
– И что тебе так хочется обсудить? – эпично спросила я, закидывая ноги на стул и без всякого удовольствия рассматривая ступни, навеки застывшие в форме туфель.
Макс кратко пересказал.
У него получилось бы еще краче, если бы он не матерился там, где не надо и не подыскивал приличных слов там, где сошел бы мат. Закончив, он уставился на меня. Словно двоечник-хулиган, который в первый раз прочел у доски Есенина. Вызывающе и в то же время, словно в ожидании похвалы.
– О-о, – сказала я, шевеля пальцами и испытывая адские муки. – И ты все это время терзался, пытаясь собраться с духом, или тебе Кан велела прийти и трахнуть меня, чтобы я успокоилась и больше не строила из себя то, чем я не являюсь?
Он пожевал губами, талантливо сделав вид, что понятия не имеет о чем идет речь.