– Милая, тебе опять нездоровится? – обеспокоенно спрашивал генерал.
И она, поправляя уксусную салфетку, безжизненным голосом говорила:
– Да, Николенька. Идите уж без меня. Для Майечки накидку возьми…
– Хорошо. Береги себя, Божественная.
Николай Григорьевич уверен, что после родов у жены пошатнулось здоровье, жалел её. Нет, лучше уж молчать.
С наступлением ночи, дождавшись, когда захрапит муж, Божена встала с постели и, набросив пеньюар, прокралась в свою комнату. Перед большим зеркалом на столе, где стояли баночки с кремом, румянами, помадой и прочими средствами для поддержания красоты, она расставила в подсвечники чёрные свечи, вынув их из запиравшегося на ключик ящичка, поочерёдно зажгла их. Закрыла глаза с трепещущими ресничками и погрузилась в полусон…
***
На стене бывшей господской гостиной одиноко висел портрет Божены в раме, где питерский художник изобразил её в чёрном платье, с веером в тонкой руке. Другие картины, среди которых были и ценные, принадлежащие кисти великих мастеров, увезли вместе с мебелью и дорогой утварью представители новой власти. Куда? А неизвестно. Сказали огорчённым коммунарам, почёсывающим подбородки, что всё изымается в пользу государства.
– А нам на чём спать, на чём есть? Али по-собачьи, на полу, прикажете? – сердился председатель коммуны.
– Доски вам дадут, сколотите столы и топчаны.
Раздосадованный Игнат скользнул взглядом по единственной оставшейся картине:
– А эту чего не забрали? Всё уж забирайте!
– Ценности не представляет… Кто это?
– А я знаю?
– Барынька это, – отозвалась Васёна, толкавшаяся неподалёку, – я видала… точно она.
– Красивая… – одобрил представитель. – Ну и оставляйте себе.
Божена в чёрном платье с обнажёнными плечами, сжимающая тонкой белой рукой пышный веер из страусовых перьев, словно ожила на холсте, раздвоилась, и вот её лёгкая призрачная тень ступила маленькой ногой в кожаной домашней туфле на грязноватый паркет.
Что стало с гостиной! Ни мебели, ни зеркал, ни ковров, ни дорогих бронзовых подсвечников. Голые стены с торчащими гвоздями, на которых висели раньше картины и гобелены.
– Мра-а-ази… – прошептала Божена и горько, со всхлипами, рассмеялась.
– Матерь Божья! – услышала она за спиной.
На лестнице стояла повариха со свечой в руке и таращилась в лежащую у ног темноту, барыни она не видела. Щёки у Анны побледнели, лицо исказилось от страха, она мелко крестилась, шепча молитвы.
Божена захохотала, глядя на дрожащие поварихины руки, шагнула в холст, будто в дверь, и исчезла.
Весь следующий день у неё было дурное настроение, она без причины накричала на няню и горничную, а потом, утомившись, застыла у окна с видом на Эйфелеву башню, где её и нашёл муж.