Синица за пазухой. Рассказы и новеллы о войне и не только (Гайнанов) - страница 11

Лейтенант (поскольку фамилию его до нас народная молва не донесла, то будем его называть просто – лейтенант) был на фронте уже 5 месяцев и потому считался опытным боевым офицером.

– Подумаешь, 5 месяцев! – воскликнут некоторые, – Разве же это срок? В училищах вон по 4-5 лет учат и желторотиков выпускают, а тут всего ничего!

Эх, сразу видно, что никогда вы не были на передовой! Можно всю войну просидеть в блиндаже где-нибудь в 5 км от неё и ничему не научиться за это время, кроме как лебезить перед начальством да интриги плести, но на передке и неделя – срок! Особенно для офицера. И не только потому, что ему солдат в атаку поднимать. В конце-концов не каждый день у нас атаки, и даже не каждый месяц. Можно в обороне полгода просидеть, но от этого война не перестанет быть войной, немец не спит, он постоянно нашу бдительность снарядами, минами да пулями проверяет. А за оборону кто отвечает? Лейтенант. Он всегда во всём виноват и все шишки на него. Шальной снаряд попал в землянку, разнёс её в пух и прах, погиб телефонист и пятеро солдат – лейтенант не проверил маскировку, допустил хождение туда-сюда в полный рост в светлое время суток, немцы вычислили, где блиндаж. Боеприпасов нет – не надо стрелять попусту. Часовой на посту заснул и проспал отход немцев – это вообще ЧП! И в глазах солдат он – начальство, которое постоянно всем недовольно, всех материт, не даёт жить спокойно, а то и под пули, на смерть отправляет. Он как кусок железа между молотом и наковальней, сверху бьют, снизу упираются. Так что уж поверьте мне на слово, 5 месяцев – это срок! И какой! Ого-го! И было всякое за это время. И под пулями шли, деревни наши у немцев забирали назад, и в болоте, в жиже на пузе лежали, мокли, и на снегу в лесу, на лапнике спали, и под бомбами-снарядами тряслись и глохли…

Первое время наш лейтенант был ещё слишком молод и неопытен, в начальство верил, приказы исполнял беспрекословно, крутился из последних сил, однако же потом в его голову стали закрадываться всякие мысли. А так ли уж начальство право? А так ли уж компетентно? А так ли уж бескорыстно? Почему комбат никогда не руководит атакой своего батальона? Спрячется, гад, за 2 км от передовой в своём блиндаже и сидит там, носа не высунет, ждёт, когда всё закончится. И не только не руководит своими ротами, но даже и представления не имеет, что там, на передке, происходит, потому что провод сразу же снарядом перебивает, а связисты его восстановить не могут из-за плотного огня. Вот и мечется он между ранеными, которых санитары с поля боя выносят, с разными дурацкими (как им кажется) вопросами: «Что там у вас происходит? Где ваш ротный? Немецкую траншею взяли? Где связные? Где немцы?» А они смотрят на него непонимающими глазами и отмахиваются (знают подлецы, что теперь власти он над ними не имеет, теперь вон санитары и врачи над ними начальники): «Да отстань ты! Не знаю! Где-где, на передке! Там такое! Как грохнуло! Небо на землю упало и меня придавило! Где наши, где немцы – ничего не пойму! В ушах звенит, в глазах темно!» Он к другому – там то же самое, к третьему – и опять без толку. Сплюнет комбат и нырнёт в свою берлогу. Пошлёт связного – тот не вернётся. Следующего – с тем же результатом. А вечером пишет докладную командиру полка о тяжёлых потерях, о героизме солдат, о многочисленных убитых немцах (чего их жалеть?), уничтоженных пулеметных точках и миномётных батареях противника (кто проверит?) и просит подкрепления. На основании его писанины комполка пишет выше в дивизию, добавляя от себя всякую всячину, увеличивая потери немцев, приукрашивая немецкую оборону, систему огня, вскрытую в ходе боя и собственные заслуги во всём этом, одновременно прося новые маршевые роты, которые вскоре действительно подходят и пополняют бойцами поредевшие стрелковые батальоны. Никто не просит пушки и танки, потому что понимают, что это бесполезно. Их просто нет. Как и снарядов к ним. Поэтому к имеющейся технике относятся крайне бережно, она спрятана в тылу так, что никакой немец никогда её не вычислит, на передовой ей показываться запрещено да и стрелять тоже, а то ведь ненароком засечёт супостат единственную пару полковых 76-тимиллиметровых пушек да и накроет их из своих орудий, или пикировщиков вызовет. Из дивизии – в штаб армии и так дальше, на каждом этапе картинка всё больше искажается, поэтому на самом верху генералы и маршалы понятия не имеют, что на самом деле произошло в этот день в результате боя местного значения на нашем конкретном участке фронта и каковы его результаты. Единственная правдивая информация, которой они обладают – это данные о наших потерях. По ним и судят. Если боевую задачу выполнили, то неважно, сколько людей потеряли. Хоть всех. Если не выполнили, а потери небольшие, то, значит, от боя уклонились, на нейтральной полосе пролежали, струсили, а нам тут очки втираете, что в атаку ходили! Ещё одна такая атака и пойдешь под трибунал за невыполнение приказа! Если потери большие, то это лучше, можно всё списать на сильно укреплённые позиции немцев, отсутствие должной артподготовки, приплести танковую контратаку, которая якобы имела место, проявить фантазию. Кто проверит? Но если они слишком большие, то могут наказать за неоправданно большие потери, сказать, мол, не умеешь воевать, снять с должности, отправить в тыл или понизить в звании. Всё одно не трибунал. Опять же понесёт полк большие потери и отправят его в тыл на переформирование, можно отдохнуть, попить-погулять, с бабами развлечься. Так что сто раз прав был Жуков, года говорил: солдат не жалеть, бабы еще нарожают!