– Их было очень много! – добавила Нула.
– Да, их было штук десять, нет, двадцать! И они выпрыгивали из воды все вместе, как в танце, на фоне желтого полукруга.
– Они были такие красивые!
Я перестала слушать. Говорила ли правду Персиа? Если да, как же им повезло. Я представляла их лица на том пляже, такие радостные, без следа мыслей о побеге, в закатном сиреневом свете. Я представляла их дельфинов, так близко, что было слышно, как они дышат.
Но я, должно быть, представляла совсем не то. Я никогда не видела дельфинов.
– Я надеюсь, они вернутся, – подумала или все-таки сказала вслух я.
Наша группа обросла другими девочками, в основном молчаливыми слушателями, которые пришли услышать нечто увлекательное и постоять рядом с нами. Для них, полагаю, это была почти честь. Краем глаза я увидела, что Горль также решила присоединиться, и меня передернуло.
Есть такие люди, у которых нет ни друзей, ни эго, которое бы их заменило. И это самые жалкие существа на земле. Хотя, по правде, жалеешь их тоже с усилием, ведь они страдают по собственной вине. Они вечно одни, и глаза у них будто вечно плачущие. Но рот вместо унылой арки (как это бывает у тех, кого одолевает грусть) принимает странную форму, из-за которой они кажутся злыми.
Они и вправду обозлены на все вокруг: на людей, не желающих быть рядом с ними, на счастье, которое им не получить, на мир, на богов, на их противную жизнь. Горль была такой, даже хуже. Ее глаза казались мокрыми и обезумевшими, и когда она говорила (если она говорила) с тобой, хотелось отвернуться.
В отличие от Куцийи, у которой были свои механизмы заручения холодной поддержкой и которую часто окружала пара-тройка слабых и детских умов, Горль, казалось, вечно была одна.
И это одиночество ее убивало.
В отчаянии она, как тень, притягивалась к любым скоплениям людей и стояла, держась на расстоянии, как ненужный элемент фона. Ей нужно было быть с кем-то, как Куцийи нужно было есть суп, а мне смотреть на небо. Но Горль редко удовлетворяла эту потребность. Вместо любви и общения, она получала неловкость.
Я часто говорила с Сал, Нан и Валире о том, как же жалко смотреть на Горль, говорила, что она есть олицетворение больного одиночества. В ответ же я не получала ни согласия, ни внятного ответа. Всем было плевать. И на личность Горль, и на разговоры о ней. Они давно решили игнорировать ее целиком.
За свою жизнь я встречала и других Горль, таких же несчастных и не способных ни на минуту остаться одни без слез. И при всех моих благих чувствах, во мне кипело недоумение, граничащее с возмущением.