Мы дошли под вечер, и сейчас толпимся, бьясь голыми телами друг о друга, в единственной душевой комнате на все массивное здание.
– Сегодня горячей воды не будет, – объявляет кто-то, и недовольные возгласы сливаются в дребезжание кафеля и воды.
Четыре белых стены, уже теряющих прежний цвет от набега зеленой плесени, разделяют первых счастливчиков, часто дышащих, вскрикивающих то и дело от ледяного душа. Но я рада отсутствию тепла в трубах: очередь идет быстрее.
Время от времени занимают и пятый, резервный кран, торчащий из стены на высоте приседа. Если пропустить ржавую воду и принять согнутое, почти акробатическое положение, можно даже изловчиться и помыть голову. В начале кран задумывался для стирки белья, но когда последний раз я видела человека с тазом? Зато белый полукруг из соли под воротом стал уже символом принадлежности, нежели грязным дефектом.
На танцах будет много народу. Там будут почти все. Поэтому, несмотря на безразличие, которое я выкрикиваю в каждый угол, я надеваю любимый, единственный сарафан. Я люблю его цвет спокойной бирюзы, выцветший в еще более спокойную краску. Я люблю его длину чуть выше колена. Но еще больше я люблю себя в нем. В нем я красива, и от этого почти смущена.
С сумерками мы приближаемся к полю для игры в мяч, больше известное как поле публичных выступлений, унижений, драмы и, конечно, танцпол. Со всех граней его окружает четырехметровая сетка, препятствующая выпадающим наружу мячам и детям. Внутри уже скапливаются другие, не решающиеся танцевать без команды красивые атлеты. Проходят ночные минуты, и дверь на поле закрыта. Значит, все уже здесь.
Музыка меняется с плохой на невероятно плохую, но мелодии невольно захватывают в ритме. Сначала пальца слегка стучат по сарафану, не выдерживают вскоре ноги, переступают с одной на другую. Добавляется синхронность конечностей, и вот уже все мое тело – одно движущееся целое, поглощенное танцем.
Только начало, и все держатся безопасного периметра. Но Сал затягивает меня в центр, и я мысленного ей благодарна. Она держит меня за руки, водит их из стороны в сторону, все время имея такое необычное, почти пьяное лицо.
Я люблю танцевать и танцую лучше всех в этом громком загоне, но я сохраняю контроль. Я раскрываюсь в танце лишь в одиночестве. И тогда – я становлюсь музыкой в теле, физическим воплощением темпа, тональностей, пассажей и реприз. Я кружусь, закручивая партию первого голоса, и каждая новая нота отражается в пульсации моей головы. Так чувствуется истинная медитация или эйфория, которая ступеньками толкает мои стопы в воздух, где они поднимаются выше и глубже в звуки, пока не повиснет тишина финального фермато и не обрушит мое тело, как тряпичную фигуру, на землю последний аккорд.