Надзиратель осмотрелся: забившись в угол, сидел, словно контуженный, Картавый, и повторял: а-я-яй, а-я-яй, а-я-яй, господи, а-я-яй, а-я-яй, господи помоги, а-я-яй, а-я-яй…
– Ну ладно – подумал про себя надзиратель – этот не годится! Эй мясо, кто тут еще способен двигаться?
Жополиз решил выиграть время и указал пальцем на Распупина – вот его бери, бородатого!
– На что Распупин не растерялся, и, задрав робу, показал надзирателю свой белый живот, – а мне нельзя! Смертельная болезнь, приказ начальника тюрьмы!
– Ну что ж.. и этот не годится, – сказал надзиратель.
(в это время Жополиз каким-то огрызком успел перебинтовать Сиплому левую руку)
– Ты, перебинтованный, марш за мной!
– Тут Жополиз как с цепи сорвался, защищая Сиплого: он же хромой, как он работать будет?
– А мне почем знать, у него ведь две руки?
– (показывая на правую руку Сиплого, которую он упорно прятал) – дак у него же эта рука – мертвая. Мертвая рука, ты понимаешь?
– Да, – поддакивал сквозь зубы Сиплый, имитируя больного, – мертвая рука.
– Да что ж вы все тут инвалиды-то какие? Ты – как тебя там?
– Я, – неохотно отозвался Жополиз, поняв, что жребий пал на него, – я – – я- я – Жополиз.
– Собирайся, Жополиз. Пойдешь в наряд.
***
В отличие от чертей у Распупина сохранилась довольно не знакомая для обитателей этих мест привычка. Он решил помыться. Источников воды, к сожалению, вокруг нигде не было, и единственной надеждой были лишь лужи и струйки неизвестно чего, проистекавшие не бог весть откуда через чертоги. Вообще, нужно сказать, в тюрьме всегда что-то откуда-то стекало. Распупин подскочил к одной из лужиц, зачерпнул, чтобы умыться, прежде задержав дыхание, ведь жидкость ужасно смердела. По старой привычке он омыл лицо, шею и руки. Но это сыграло с ним злую шутку: мимо камеры, как акула, вновь курсировал, накручивая на правом копытце резиновую дубинку, надзиратель. Распупин не придал этому должного значения.
– Что это вы такой бледный тут стоите, уважаемый? – этот надзиратель был весьма утонченной натурой. Предположительно из местной интеллигенции, – все здоровые, жизнерадостные, а на вас будто бы лица нет. Где улыбка?
– Так не все здоровые! Вы, вон, на этих посмотрите! Накопруились… – черти лежали как убитые, – да и жарко тут невыносимо. До белого каления довели!
– Жалуемся, значит?
– Конечно, жалуюсь, у вас тут не условия, а сатанизм какой-то. Сидеть невозможно. Мне бы в лазарет…
– А что это у вас с руками, уважаемый?
– А что с ними не так?
– Так у вас же руки!
– А У ВАС ТРУПЫ! Внимание бы что ли обратили… а руки – это… это все от плохой кормежки. Не еда, а, извините, параша.