В то же время, черти-заключенные из соседних камер начали неистово гадить себе под ноги, чтобы надзирателям хоть как-то испортить жизнь. Вся эта субстанция нагло стекалась сотрудникам под ноги, вследствие чего последние неуклюже поскальзывались на этом бульоне и разбивали свои рогатые черепа. Амбал – сокамерник Распупина добивал тех, кто оставался в живых, а Распупин, воспользовавшись ситуацией, залез к нему на шею.
– Бежим к выходу! Мы должны бежать! – кричал он ему на ухо.
– Сначала мы освободим других, – и скинул Распупина.
Из тех камер, которые удалось открыть, наружу немедленно вываливалось все их живое содержимое, словно консервы из плотно упакованной банки, и растекалось по башне тюрьмы. Последняя теперь поистине превратилась в один большой, шумный муравейник. И если раньше там не было тихо, то теперь общий шум приобрел некоторое доминантное звучание – сработала тревога.
– Иннокентий! Иннокентий! – кричал амбалу Распупин, узнав в нем, наконец, старого знакомого, – Иннокентий! Кеша! Это же я – твой товарищ – Распупин! – до амбала в толпе заключенных было трудно докричаться, да и добраться не просто, но, когда расстояние между ними сократилось, то Распупин железной хваткой вцепился в его руку и по-отечески добро, но сурово ему прикрикнул, – Иннокентий! Ты что, оглох! Я тебе битый час ору!
– Я не Иннокентий, папаша. Ты меня с кем-то попутал. Я – Чертокентий.
***
Распупин восседал на Чертокентии. Вместе с заключенными они продвигались вниз по этажам, попутно отбиваясь от редеющих групп надзирателей. Тех, кто был еще жив, они нещадно истязали, а начальника тюрьмы Чертогова привязали к одной из решеток камеры, глумились над ним, затем сняли, заставили его есть тюремную еду, а затем и вовсе поволокли по земле. Черти, мимо которых прокатывалось ненавистное тело, били его всем тем, что попадалось под руку, а некоторые пускали в ход и копытца. Чертогов держался до тех пор, пока его в конце концов не распяли на одной из решеток, одев в чекистскую форму, накрасив губы помадой и вставив красную розу в петличку. От такого поворота судьбы он незамедлительно испустил дух.
Распупин и Чертокентий стремились к выходу. Протиснувшись через рой обезумевших мимолетным чувством свободы заключенных, они вышли во двор, где стали свидетелями престранной сцены, когда один черт повалил на землю другого, причертно надругался над ним, а потом откусил ему голову со словами: «Я – кузнечик!»
К чести надзирателей нужно сказать, что они, несмотря на явный перевес в пользу заключенных, до конца предпринимали попытки сдерживать беспредел. Они были лучше вооружены и располагали более продвинутыми технологиями, но, тем не менее, арестанты их побеждали. Странно.