Растущее раздражение превращается в гнев. Весна звала на улицу. На большой перемене дети бегали во дворе. Куляй позвала Асию, но та не услышала. И Куляй догнала не остановившуюся на окрик девочку и ударила. Удары посыпались по лицу, по плечам, по голове. Опомнилась Куляй только тогда, когда увидела перед собой учительницу Асии.
Девочка убежала. Сидящую на земле и издающую непонятные звуки, похожие на стон и мычание, её нашла сестра. Голова Асии дёргалась, она пыталась что-то сказать. Дина обняла её и, уткнувшись в сестру Асия расплакалась.
– Папе не говори, ладно? А то они поругаются, – предупредила Дина. Обыденность слов сестры, прозвучавших сейчас, когда её избила и унизила на глазах других детей женщина, которая называла себя их мамой, ошеломили Асию. Она удивлённо посмотрела на Дину и ещё горше залилась слезами, выталкивая из губ мокрые невнятные слова.
– Не плачь, – приговаривала Дина, поглаживая сестрёнку, – так надо. Если они будут ругаться, станет ещё хуже.
И долго ещё дрожала молодая листва пришкольного сада под жалобный плач Асии и успокаивающий голос Дины.
Куляй не помнила, как оказалась за селом и сколько времени сидит на песчаном холмике. Шум низко летящего самолёта вернул её в действительность. «Кукурузник» шёл на посадку. В особенно тяжёлые минуты, когда осознание того, что она не сможет больше родить становилось невыносимым, Куляй уходила сюда, за село, в степь.
Да и кому ещё жаловаться. Словно трава без влаги переживания здесь бледнели и постепенно слабели. То ли ветер разгонял их, то ли ковыль забирал человеческую боль, становясь от этого бесцветным, сухим и колючим. Когда уйти от всех и побыть одной не удавалось, Куляй знала спасительная степь рядом. Стоит только выйти за околицу, и там, пусть не сразу, а позже, можно будет обрести если не полный покой, то упорядочение дум непременно.
Сейчас она не ждала облегчения. Предыдущие переживания не были сравнимы с сегодняшним её состоянием. Грехом ощущала она свой нынешний поступок, и липкая вина опутывала все струны её женской души. Надо было выплакаться, но мысли рассеивались мелкими горькими клубками и теряли первоначальную цельность, беспорядочно комкаясь внутри, не в силах выплеснуться слезами.
Вечерело. Мимо шло стадо, поднимая густую пыль. Мычание коров и разноголосое блеяние заполнило степь. Сытые и уставшие животные возвращались домой.
– Домой. Какое ласковое, уютное слово, – подумала Куляй, – всё есть у меня – и работа, и муж, и дети, и достаток. А есть ли у меня дом? Или я вечная гостья и для родного сына, и для дочерей мужа? Что моя жизнь? А если бы не было войны, и был бы жив Едиге? Тогда у меня были бы ещё дети, я это знаю, чувствую. И мы жили бы в нашей долине, в нашем доме.