Ужинали вместе. Шаке рассказал о себе, о войне, о ранении, о жене. Поделился переживаниями о дочерях.
– Вот, работаю инспектором в отделении социального обеспечения, прямо как по заказу. Где ещё может работать инвалид, только в собесе, – невесело заметил он, – я ведь до войны хотел заняться спортом, работал физруком в школе. А теперь сижу за столом, копаюсь в бумагах.
Долго лились слова из уст, впервые за последние годы, покинув сердце Шаке. И комната наполнялась покоем, которого не знала со дня похорон его жены. Впоследствии Куляй очень жалела, что именно в ту ночь, ночь близкого знакомства и откровений, умолчала о сыне. Девочки уснули. Ночь уже не нуждалась в словах, они уступили место объятиям.
Вскоре Шаке и Куляй расписались. Послевоенные поздравления были серьёзными, спокойными, с обстоятельными пожеланиями на само собой разумеющееся событие. У девочек появилась мать. Так и должно было быть.
Отодвигалась всё дальше война. Жизнь сельчан налаживалась. Отменили продовольственные карточки. Быт устраивался. Рождались дети. Шаке и Куляй построили дом и переехали из барака. К этому времени Дина училась в пятом классе, Асия – в третьем, Шаке назначили начальником районного собеса, Куляй заведовала учебной частью школы.
Она часто ловила на себе вопросительные взгляды мужа, понимая, что он как никто другой хочет сына, помощника, наследника. Долго не могла смириться с диагнозом сельских врачей – бесплодие. Не верил им и Шаке. Он отправил её в столицу, где страшный диагноз подтвердился.
– Не может быть, – отказывалась верить Куляй, – почему? За что?
В душе Куляй поселилась боль. Будто холодный сквозняк, она выдувала покой, и расшатывала налаженный было семейный ритм. Куляй удерживала эту боль внутри и, если бы не выражение лица в те минуты, когда она переставала следить за собой, никто бы не предположил, что её терзают какие-то муки. Вот она, жизнь. За окном спит село, решив свои проблемы или отложив на время. Никому нет дела до её переживаний, никто не в состоянии помочь. И никакое время не принесёт желанных изменений.
Просыпаясь по утрам, Куляй пыталась глубже спрятать раздражение. Но оно росло. Почему? Почему ей, уже рожавшей, не позволено иметь второго ребёнка? Ведь это так естественно и так необходимо.
Первыми почувствовали нервозность Куляй девочки. К её лёгким щипкам вместо слов они уже привыкли. Но щипки становились всё больнее. Девочки не жаловались, следы под платьем были не видны, сами они их никому не показывали. Покладистая Дина старалась угодить и умела многое: топить печь, стирать, мыть полы, чистить обувь. После того, как Куляй запретила им общаться с Милитой, Асия не обращалась к Куляй, перестала отвечать на её вопросы и всё реже называла мамой. Она как ёжик, прятала лицо и свои маленькие мысли, отворачиваясь и замолкая при ней.