– Это что? – заорал он. – Ты проституткой, что ли, вырасти хочешь?
– Что случилось, папа? – не поняла я.
– Титьки выкатила, потаскуха, коленками сверкаешь. Марш одеваться! И попроси у своей матери белье нормальное, не девчонка уже!
В слезах я сунулась в кухню, где мама варила обед. Выслушав меня, она передернула плечами, губы беззвучно шевельнулись, выдавив, как мне показалось, ругательство.
– Я поговорю с ним, – сказала она, – возьми пока мои треники и рубашку. Лифчик в ящике комода.
С того дня Светлов не давал мне проходу: если я, по его мнению, вела себя неприлично, он мог хлестнуть меня по ногам электрическим проводом или садовым шлангом, ущипнуть или шлёпнуть. При этом на его лице возникало довольное выражение, как после рюмки водки. Однажды, настигнув меня в коровнике, он разорвал кофточку – вырез, видите ли, был слишком глубок.
Я куталась в мамины платки и безразмерные куртки, пряталась в бане и пуне, только бы лишний раз не попадаться отчиму на глаза, всюду таскала с собой Ирку, чтобы не оставаться с ним наедине. Сестра ревновала меня к Светлову, потому что он совершенно перестал обращать на неё внимание. «А, Ира!» – равнодушно говорил он, когда она с улыбкой выбегала ему навстречу.
Однажды я просчиталась. Мама ушла продавать дачникам ягоды, Ирка играла у соседской девочки, когда я услышала шум въезжающей во двор «нивы». Бежать было поздно. Хлопнула дверца. Светлов вернулся из райцентра пьяный и злой – очередная его афера не выгорела.
Я чистила картошку и стояла, склонившись над ведром, когда он вошёл. Я вздрогнула от звонкого шлепка по заду, а в следующее мгновение отчим притиснул меня к стене. Он даже не пытался оправдаться – запустил руки мне под юбку и, дыша перегаром, зашептал:
– Ты такая же потаскуха, как твоя маменька.
В руке был нож – это меня спасло. Я замахнулась им вслепую и пнула отчима ногой в колено. Светлов по-бабьи взвыл и отшатнулся назад.
– Мам?
Ирка загрохотала в сенях, сбрасывая свои разбитые кеды.
– Мама ушла, будет с минуты на минуту, – едва переведя дух, крикнула я и бросилась вон.
На какое-то время Светлов оставил меня в покое. Он даже не заговаривал со мной без надобности. Если нужно было что-то сделать, объяснялся жестами, как с глухонемой. Я всюду ходила за мамой и, думаю, она стала о чём-то догадываться.
Однажды в конце лета мы затопили баню. Светлов, как обычно, пошёл «на первый парок», его сменила мама. Разомлевший, розовый, как вареный рак, отчим сидел перед телевизором в халате, неприлично оголив волосатые ноги, и посматривал на меня маслеными глазками. Мне стало страшно. Не дожидаясь Ирки, я сбежала в баню.