— Не вернется.
Разворачиваюсь и иду следом. Руки зудят от желания пригвоздить к стене, задрать юбку эту обтягивающую и заставить вспомнить, как она дрожала три дня назад в моих объятиях, прежде чем отодвинула в сторону по неизвестной мне причине.
— Демьян, послушай, — выйдя на улицу, Мариам останавливается посреди дорожки, ведущей к парковке. С неба начинает капать дождь, поэтому я беру ее за локоть и молча подталкиваю к машине.
— Садись.
— Нет, я не поеду никуда.
Блядь. Сжимаю челюсти, чувствуя, как закручивает злость.
— Мариам, сядь в машину, — цежу сквозь зубы.
— Демьян, перестань.
Все напускное спокойствие в долю секунды слетает с её лица, когда дернув локоть на себя, она отшатывается, а я вижу, как в глазах цвета вечной ночи блестят слезы.
— Прости меня, — Мариам обхватывает себя руками, — прости, но я не могу. Отец никогда тебя не примет. Я точно знаю.
Кулаки сжимаются от тупого отчаяния, забившегося где-то на задворках сознания. Опять отец… В грудной клетке шипеть как от кислоты начинает.
— Откуда ты знаешь?
— Спросила. Он даже не допускает мысли, что я или Давид можем быть с кем-то другой национальности. Понимаешь? — Мариам всхлипывает, щурясь от набирающего обороты дождя.
Капли ударяются о мою рубашку и растекаются пятнами, как и все, чем я жил все это время. Ожиданием, что приеду и сделаю ее счастливой, а она ни хрена не помогает.
— Понимаю. А ты понимаешь, что делаешь? Трусливо повторяешь сценарий Давида.
Отчаянно мотает головой, как будто не желая слушать, но я скажу.
Мариам
— Ты слепо делаешь то, что тебе говорят, даже не пытаясь настоять на своем. Как ты собираешься стать адвокатом, если не готова отстаивать свою точку зрения?
Меня бьет крупной дрожью от каждого сказанного слова. От того, как обидно и больно звучат его слова.
— Это другое, — пытаюсь оправдаться, — семье нельзя противоречить.
— Ну да, — любимые губы кривит усмешка, — в семье надо быть безвольной куклой и позволять решать все за тебя?
— Хватит, перестань.
Слышать от него подобное физически больно. В горле начинает царапать, а грудную клетку давить. Я не хочу, чтобы он видел меня такой, не хочу, а он вдруг хватает меня за затылок и дергает на себя.
— Я готов землю для тебя наизнанку вывернуть, Мариам. Готов прямо сейчас пойти и поговорить с твоим отцом. Готов даже украсть тебя, если он не позволит нам быть вместе. И мы прекрасно будем жить, потому что моей любви хватит заменить всю твою семью, — слышу собственный всхлип. Демьян так близко, что я тону в его запахе, в мощном потоке тепла, исходящего от мужского тела, вот только оно не греет. Сегодня оно замораживает. — Да я на что угодно пойду, только бы знать, что ты со мной. Что тебе это нужно, и готова принимать любые удары. Но ты, — Демьян отстраняется и крепко сжимает зубы, прежде чем нанести следующий удар, — ты, Мариам, настолько боишься осуждения со стороны своей семьи, что готова отказаться от собственной жизни, лишь бы в глазах остальных оставаться правильной. А я один нас не вывезу. Либо мы все делаем вместе, либо… — нервно проводит пятерней по мокрым от дождя волосам и качает головой, — либо все напрасно, и я ошибся в тебе. Три года назад я увидел девочку, которая обошла запрет матери и пришла, чтобы поздравить меня с днем рождения. Я видел ту, кто пытался отстаивать себя, хоть и получал отказы раз за разом. А на днях ты показала мне себя прежнюю. Ту, которую я полюбил, и за которой вернулся, — его лицо искажает гримаса боли, такой же, которая сейчас поглощает меня изнутри.