- Кто стрелял? - строго спросила она.
- Ясно. Умеем! - засмеялся Паршиков, шевельнув плечом, на котором висело ружье.
- Эх, ты!..
Паршиков с недоумением поглядел на нее.
- Подумаешь, птица! Вредителей - с поля вон!
- Сам ты вредитель! Уйди с глаз долой! - резко оттолкнула его Наталья.
Перевязала ногу, потом расправила поломанные на левом крыле перья, осторожно посадила грача на пашню и отошла. Грач посидел немного, раза два клюнул себя в ногу, стараясь сорвать повязку, потом неловко сделал короткий разбег и полетел низко, над самой землей. Может, впервые в его жизни этот полет был мучительно трудным. Он все тянул и тянул через пашню, держа направление в сторону зеленеющего бора. Оттуда доносился птичий галдеж, и Наталье почудилось, что это маленькие, головастые и безобидные грачата ждут своего кормильца с пищей...
Не в силах заглушить в себе жалость, Наталья подошла к женщинам и сказала:
- Грач пользу дает людям, а он, поганый, чуть не сгубил.
Женщины согласно закивали в ответ, кто-то даже выругался, назвав Паршикова живодером, а Аннушка ласково улыбнулась невестке, проговорила:
- Гляжу на тебя, дочка, и себя вспоминаю... Тоже вот так норовила за всем доглядеть, - отвечала она. - Всякую живность жалела. Прилетят, бывало, пташки из дальних краев, зачнут напевать да гнездышки вить вот-то моя радость!
Слушая, Наталья все больше проникалась к ней чувством и пожалела, что раньше относилась без особой теплоты. Уважать уважала, а не любила. И сама не знала почему. Видимо, если бы сразу перебралась к ним жить, могла бы сродниться.
Приумолкшая было степь опять наполнилась веселым гомоном, возгласами, рокотом моторов. Из края в край гуляли тракторы, то и дело подъезжали повозки, люди торопливо относили к сеялкам зерно.
К вечеру отведенный для проса клин был засеян, и тракторы перегонялись на новый клин, выделенный под кукурузу. Понимая, что на поле ей делать больше нечего, Наталья раньше всех направилась в село. С дороги она свернула опять к реке, на которую во все времена не могла наглядеться, но теперь вид реки, залитой точно расплавленной лавой, предзакатными лучами солнца, не возбуждал в ней радостного ощущения. Мысленно перебирая в памяти виденное днем, она уже не могла чему-то горячо радоваться или печалиться чужой беде - как-то враз посвежела, встряхнулась, побывав на поле, но тяжелее стало на сердце. Безутешная грусть закралась в душу и, казалось, осела там, отдавала ноющей болью.
А вокруг нее - и этот раненый, отчаянно бившийся на пашне грач, и зерно, брошенное в землю, и весенняя даль просини, и ласково греющее солнце - все, решительно все стремилось к тому, чтобы дать кому-то новую жизнь. И Наталья, виновато укоряя себя, то ли прошептала, то ли вслух спросила: "А я? Кому я дала жизнь? Лечу больных... Но это же не то!"