Этот большой грубоватый парень смотрел на нее сверху вниз. Рядом с ним Наташа казалась совсем маленькой и щупленькой.
Ему стало стыдно: вот, у нее что-то стряслось, а тут еще он лезет со своими глупыми обидами. Тогда как должен, наоборот, ее защищать.
И главное, ему ведь больше всего на свете именно этого и хотелось: защитить Наташу. Все равно от чего.
Они ведь были еще очень молоды, почти дети! И подчас сами не могли до конца разобраться в своих чувствах и желаниях.
Саше не стукнуло еще и восемнадцати.
Он уверенно рассуждал о несовершенстве государственного строя и однопартийной системы, однако более простые человеческие вещи пока воспринимал лишь в виде смутных, неясных ощущений.
Он чувствовал, что эта девчонка, которая приходит к его «матушке» прибираться, задела какую-то особенную струнку в его душе. Но более точно сформулировать этого не мог.
Почему он так близко к сердцу принимает все, что с ней связано? Почему каждое пустячное слово, произнесенное ею, так больно ранит его или, напротив, наполняет радостью? Почему она кажется не такой, как другие?
Да потому, что она и есть не такая.
Она особенная.
Для него, Саши, она лучше всех.
И опять же — почему, почему, почему?
Что в ней особенного?
Объяснить этого он не мог.
Саша прочитал много книг. В том числе и о любви.
Он написал уже немало стихов. В том числе и о любви. Но он, пожалуй, еще не понимал, что в лице этой бедно одетой студенточки, которая вынуждена каждый день в пять утра выходить во двор с метлой, к нему пришло то самое чувство, о котором он так много и читал, и писал.
Имя этому чувству — любовь.
Наташа ни о чем не подозревала. Саша ей просто по-человечески очень нравился. И песни его тоже пришлись ей по душе. И его друзья.
Но она была слишком замотана и слишком поглощена своими неурядицами, чтобы заметить в его поведении те необычные оттенки, те мелкие штрихи, по которым распознаются влюбленные.
У нее был Андрей — и он заслонял для Наташи весь остальной мир. И сейчас ее главной целью было поговорить с Вианой как раз об Андрее.
— А скоро твоя мама освободится?
— Кто ее знает. Там у нее тетка жирная сидит. Вся в бриллиантах. Небось, приворожить жениха просит. А кто на нее глянет-то? Даже при всех ее деньжищах. Такая ночью приснится — застремаешься.
Наташа напряглась:
— А… твоя мама действительно умеет привораживать?
— Спрашиваешь! На раз. Только это все фигня.
— Почему?
— А какая от этого радость, если тебя полюбят не по своей воле, а благодаря колдовству?
Наташа подумала и согласилась:
— Да. Правда.
Ей захотелось спрятать куда-нибудь подальше фотографии, принесенные, по правде говоря, именно для этой цели, — да, именно для этой, чего уж греха таить! Но засунуть их было некуда: на платье-чулке, в которое она была одета, как назло, не имелось карманов. И Наташа продолжала сжимать крошечные прямоугольники в кулаке.