«И эта тоже!» — подумал Андрей, вспомнив Евгения Ивановича.
— Я серьезно…
— Да я люблю тебя, понял, дур-рак! Я тебя просто люблю! Имею я право хоть раз в жизни влюбиться?! Да, в дурака! Но я и сама еще та дура! Что я в тебе нашла? Провинциал! Деревня! Тундра! Сельпо! Темнота непроцарапанная!
Глаза ее сузились, губы дрожали, она вот-вот готова была расплакаться.
— И я тебя не отпущу! Ты мой. Только попробуй шагнуть! Увидишь, что будет.
Андрей смотрел на нее с ужасом. И с восхищением. И еще с гордостью. Кому не польстит такое признание? Эта красавица любит его. Она от него без ума. Хорошо…
И страшно…
Андрей ничего не сказал.
Он подошел к обочине и стал ловить такси.
— Мур-р-р… — сказала Ирина, прижимаясь щекой к его груди. — Мур-р-р… мяу…
«Когда это случилось? Почему я не заметил? И как вообще это может быть? — Мартынов задавал себе эти вопросы с тупым упорством отчаявшегося. — Должно быть какое-то оправдание. Не бывает злодейства в чистом виде. Да Ирина и не злодейка. Это какое-то помрачение, затмение… Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. — Эта историческая формула ограниченного научного мышления, над которой Мартынов и сам не раз издевался, теперь вдруг стала каким-то успокоительным убеждением. — Она просто запуталась, она засиделась-таки в девках, в ней живет еще детский дух противоречия, но Ирка не такая. Это пройдет, это растает, ей самой потом стыдно будет об этом вспоминать». Но, утешая себя этими оправданиями, Мартынов трезво понимал, что никакое это не затмение, что последний его разговор с дочерью — только точка над и, что его и раньше коробили Иринины убеждения, но он списывал их на молодость, максимализм, другое, недоступное ему, старику, современное понятие о морали.
Теперь все как бы стало на свои места, но от этой устойчивости несло таким холодом, словно жил он не с дочерью, не с Иришкой, выросшей на его глазах, плакавшей когда-то над оторванным ухом игрушечного зайца, не желавшей слушать конец «Колобка», потому что он страшный, прочитавшей уйму добрых и мудрых книг, написавшей немало хороших и честных статей, словно жил он не с этой девочкой, а с какой-то фантастической ее подменой. То же лицо, тот же голос, а все-все другое. — Что мне теперь сказать Татьяне? Она меня не простит, — подумал он о покойной жене, как о живом человеке. — Она так верит в Ирину, мы так верили в нашу дочь».
После лекций он специально дождался Наташу и, как и в первое их знакомство, попросил помочь завести машину.
— Да-да, — рассмеялась Наташа. — У меня же легкая нога!