Ответ матери сыну получился не очень большой, несмотря на то что первое в своей жизни письмо к родному человеку, к воину-интернационалисту она «вынашивала» почти две недели. Антонида писала письмо простым карандашом, шариковой авторучкой она просто-напросто не любила писать. Да и сейчас у нее таковой даже не было. Авторучки в деревенском магазине, не говоря уже о каком-то черниле, отсутствовали. Чуть было не возникли проблемы и с конвертом. Мать, зная о том, что ее кровинушка будет служить целых два года, решила загодя запастись конвертами. Она купила их в районном центре в тот же день, когда провожала своего сына в областной военкомат. Сашка перед тем, как сесть в электричку, успел даже поехидничать над матерью, которая основательно запаслась тетрадями и конвертами. Последние были очень красивые, однако плохо заклеивались. Антонида и сейчас пересмотрела их несколько раз. Из двух десятков ей приглянулся только один. Для верности женщина обратную часть конверта смачно прослюнявила и еще протерла куском хозяйственного мыла. Однако при передаче письма деревенскому почтальону у нее вышла осечка. Баба Шура «устаревший» конверт не приняла, объяснив это тем, что в обращение поступили новые почтовые марки и стоят они значительно дороже. У доярки при себе денег не было, хорошо то, что почтальонша ее выручила. Пенсионерка пожертвовала новым конвертом ради пацана, который когда-то ей помогал загонять коров в сарай.
Рядовой Кузнецов в зенитном отделении первой мотострелковой роты первого мотострелкового батальона прослужил ровно полгода. За шесть месяцев простой деревенский «тюфяк» превратился в мощного парня с настоящей солдатской выправкой. После той первой ночи, когда его жестоко избили, Кузнецова уже больше никто не трогал. Молодой солдат уже мог спокойно спать и не подшивать подворотнички или чистить унитазы в ротном туалете. Да и старики с ним здоровались по ручке. «Силач» всем руки протягивал, кроме Макулова, который весной «дембельнулся». Сибиряку этот казах явно не нравился, уж больно он трусливый был. «Старик» больше огня боялся ротного командира, который довольно часто перед ротой подносил мощный кулак к физиономии старослужащего и с ухмылкой шипел:
– Товарищ советский воин, надеюсь, Вы поняли, что это означает…
Макулов хитро блукал глазами по сторонам и заискивающее лепетал:
– Так точно, гвардии капитан…
Затем он виновато опускал голову вниз, как жалкий кот. Через несколько секунд раздавался мощный хохот. Все солдаты прекрасно понимали, что мог означать увесистый кулак мощного офицера. Смеялся и тот, кого прошлой ночью обидел дембель Макулов и его окружение. Кузнецов прекрасно знал о том, что в первом взводе по ночам старики иногда устраивают всевозможные экзекуции над молодыми, но молчал. Александр, как он это «кумекал», делал правильно. Дедовщина процветала в части довольно бурно. Не проходило и дня, чтобы на строевой плац не выводили «обиженных», которым старики что-либо «сделали». Офицеры, всевозможные комиссии и активисты боролись с теми, кто распускал кулаки. Стрелок-зенитчик довольно часто видел, как после отбоя в канцелярии роты горел свет. Командир или замполит «воспитывали» очередного нарушителя. В зенитном отделении каких-либо экзекуций не происходило, ни днем, ни ночью. Отделение было по численности очень маленькое, да и на виду у управления роты. Капитан Макаров называл отделение сержанта Дубровина военной «интеллигенцией». Возможно, за то, что младший командир был со средним образованием. А возможно и за то, что зенитчики никогда не подводили роту, ни на учениях, ни на всевозможных сборах. Рядовой Кузнецов себя к «умным» не относил, но гордился тем, что и он вносил свою лепту в успешные стрельбы.