В последний день мая ты, моя любимая, и наши гениальные дети свалили к своим бабушке и дедушке в солнечную Ялту. А любящий вас шизанутый поэт и счастливый отец Архип остался в городе дебилов Москве. С мешком грецких орехов, полуграммом гашиша, сломанным компьютером и кучей приятелей-полудурков - в большинстве своём безработных журналистов, драматургов-джанки, принципиальных алкоголиков и прочих литературных негров.
Накануне известия о предстоящей неожиданной моей поездке в Чечню я так нажрался - а это был пятый день твоего отсутствия, любимая, но запой ничуть ещё не утомлял мой немолодой, но вполне здоровый организм - так нажрался, что выгнал всю гоп-компанию дружбанов в тёмную, тёмную ночь.
Ни хера подобного, пусть просохнут. Так легко взять и скурить весь мой гашиш - что ещё надо в этой жизни?
Они долго свистели с улицы и орали примирительные лозунги. А я наглухо вырубился на водяном матрасе для гостей - типа, больше никаких гостей, я сам себе и гость и хозяин. Вот такой бываю я гад с друзьями, развиваю им терпение.
В эту ночь мне приснился сон, как соседи по даче просят меня застрелить взбесившуюся большую чёрную собаку несуществующей породы, и даже дают пистолет - но собака оказывается доброй и спокойной, мы играем и всюду на природе носимся, даже лазаем по деревьям и форсируем болото. Да я и в любом случае её не убивал, эту гигантскую собачечку - а пистолет бы просто затырил, для чего ведь я на самом деле и взялся, якобы взялся, за это дело. О пистолете я мечтал с детства - после станет ясно, почему. Соседи по даче были мне людьми незнакомыми, просто какие-то кретины, да и дача была не моя. Обычная ситуация для моих пьяных снов.
В конце сна я ехал на большой красной машине с открытым верхом - а весёлая, ставшая ещё крупнее, чёрная собака неслась на бешеной скорости рядом, на бегу прокусывая шины у "чайников". Ехали, небось, в сторону Рублёвки, к Чубайсу - но на этом месте пошёл уже другой сон. Про гигантскую гиену, которая таскала меня за загривок, как щенка, а её хозяин - боцман в чёрном плаще - ржал над нами и предлагал отведать рому. Роста в той гиене было метра три - примерно с жирафу. "Теперь ты её щенок!" - кричал мне боцман снизу. А я болтался над землёй, зажатый воротником военной куртки в челюстях заботливо урчащей матушки-гиены, и размышлял об обратном импринтинге у собаковидных. Чем закончилась её любовь ко мне - не помню. Наверное, сменилась фаза, либо запись попала на участок мозга, подвыщербленный в детстве нанюхиванием эфирными испарениями.
На завтра же я проснулся и задумался о том, как провести день - чтобы тут же понять, что это бессмысленно. Я пошёл на кухню. Там на столе умирал таракан - где-то в другой квартире хватанул яду, или от старости. Во вчерашнем стакане с недопитым чаем плавала муха. Видимо, она попала туда не так давно - может, в одно время с тараканом, или позднее - потому что гребла лапками, будто олимпийская китаянка. Я выловил её лезвием ножа и посадил на подоконник, обсыхать на ярком весеннем солнце. Там её мог бы склевать прилетающий сюда ежедневно одноногий голубь, которого мы с любимой прикормили - но его не было видно с того самого дня, как моё семейство оставило меня в смиренном одиночестве, безработного, дёрганного и неодухотворённого, и не как будто, а на конкретном раскумаре.