Именно там, шагах в сорока, Груздёв что-то обсуждал с другим танкистом, а третий только показался из леса и опять скрылся в зарослях. Туда же нырнул и второй, а «грибной» сосед оглянулся на Вешку. Без следа улыбки.
— Эй, самоходчица! Сюда давай!
Ноги сами понесли ее на зов. Даже мыслей еще не появилось. Только в груди что-то сжалось…
— Что?!
— Там ваших разбомбило…
И уже в спину:
— Бомба рядом легла!
Три слова и жизнь. Три человеческих жизни! «Танку страшно только прямое попадание!»
Кустарник расступился перед Вешкой — она пролетела сквозь него. Только что похоронившая троих, и Люба Дивова среди них. А сейчас счастливая: «Танку страшно только прямое попадание!»
Пригнулась под сосновой лапой, проломилась сквозь ломкие ветви упавшей берестяны и выскочила на свет, в пустоту неожиданной прогалины. В удушливый кислый смрад сгоревшей взрывчатки.
«Танку страшно только прямое попадание…»
…
Осыпалась из-под ботинка земля. Скатилась в серую круглую яму — три шага от края до края. И самоходка в еще в двух шагах за ней… Разрубленная лента гусеницы на непривычно голом заднем катке. Почти сорванная и искореженная полоса металла над гусеницами. Башня с глубокими царапинами, бесстыдно сереющей обнаженной сталью…
Горло свело судорогой.
«Танку страшно только прямое попадание», — все еще звучало. Эхом. Виноватое.
— Грушик, аккуратно! Поднимай! — стоящий на изувеченной надгусеничной полке танкист потянул что-то из башни, — Осторожно тяни! Не за ткань! — прикрикнул на второго, стоящего с другой стороны башни.
— Ремнем надо было! Подмышки продеть…
— Тяни! Умник!
Сначала она увидела плечи. И локти. Черные почему-то…
Ее шатнуло на ослабевших ногах. И пришлось смотреть на землю между носков ботинок. Заставляя ее остановиться. Замереть… Пока пальцы стискивали, мяли саднящее горло…
Потом она что-то делала. Нужное. Вроде бы, помогала опускать и укладывать… Память сохранила только пронзительные в своей противоестественности переживания. То тяжелые ноги в новых ботинках легко гнутся в суставах и норовят выскользнуть из рук. А чуть позже, они же, эти самые ноги, уложенные на землю, выворачиваются носками ботинок наружу. Живому человеку было бы больно…
Когда увидела торчащие из черно-красного месива белые обломки зубов, земля шатнулась опять. Взбрыкнула, кинула на самоходку, больно ушибла плечо. Эта боль и помогла… протрезветь.
Нет, слабость никуда не делась. И тошнота с головокружением тоже. Зато сознание вернулось. Ясное и безжалостное. До слез. До рвоты. Скрутило спазмом, обожгло пустым желудочным соком… Вешка отплевалась густой вязкой слюной и подняла голову к ставшему рядом танкисту. Встретила его взгляд, готовая к осуждению, презрению… чему угодно. А увидела… жалость и боль в глазах мальчишки-линкома. И не удержалась от всхлипа — неожиданная злость на себя прорвалась слезами. Стерла их рукавом.