Сейчас я думаю, как бабушке удавалось одновременно работать, попивать втихую, содержать в порядке огород. И печь для нас шаньги с пирогами.
И длинными зимними вечерами вязать из простых белых тонких катушечных ниток, юрков, как говорили все тогда, красивые подзоры12 на кровать. И не только себе, но и нам. И всем соседкам, кто ни попросит. Нитки только неси. Бабушка шила, вязала подзоры и в наш приезд, сидя с нами длинными летними вечерами на крыльце. И пела. Голос её стерся из моей памяти, но осталось ощущение таинства, присутствующего в её песнях, в их словах и мелодии. Не помню ни одной. Только протяжность и мелодичность, и горестность их запали мне в душу. Если б вспомнить хоть одну и спеть в память о тебе, бабушка! Моя милая бабка! Собирательный образ этих мелодий снится мне порой по ночам, что-то еле уловимое. Вот-вот вспомню! И … не могу. Но щемящее таинство тех летних прозрачных, сибирских вечеров бередит мне душу до сих пор.
Но это вечера. А дни так наполнены всякой разностью, что и вечер приходит быстро.
Что делал днями брат, не помню, но, наверное, наши интересы разделились, и он мне не мешал.
Себя я помню исключительно на задах дома, за которым сразу начинался огород. Это была неизведанная мне раньше терра-инкогнито, которую мне бог представил первой для знакомства с его и моим, и нашим удивительным миром.
Огород был огромный, какой-то светлый, веселый. И весь ухоженный. Я мало что помню в доме, кроме стола с пирогами, но что было на огороде!
Рядом с задней стеной дома, без окон, длинной, огромной, росли большие лопухи. Бабушка их опалывала и оформляла в клумбы. Для красоты, говорила она. Их величина поразила нас с братом и мы играли там в прятки. Бабка не ругала нас. Хотя сейчас я думаю, что урон мы им, наверное, наносили. А, может, и нет. Могучая силища в них, была.
Дальше шли грядки, ровные, аккуратные, большие. По-сибирски, высокие. Всё это великолепие обрамлялось рядами картошки, ровно окученной, с высокими, кудрявыми кустами. Каждое утро я бежала туда и ждала чуда. Я верила, что так и будет.
Дело в том, что я была не только заядлая киношница, но и не менее заядлая радистка. От слова «радио». Все зимние утра я крутилась около радиоприемника, ожидая знакомый голос:
– Здравствуй, дружок, я расскажу тебе сказочку!– голос Оле-Лукойле был заворажи-вающий и добрый. Он был волшебник и сказки его были волшебные. Вот опять зигзаги памяти, многие радиопостановки я помню до сих пор. Голос Оле-Лукойе помню, а бабушкин нет.
Одна их этих сказочек была про девочку, которую бабушка послала в огород за репкой.