А вот когда он почувствовал, что такое жизнь, нам всем мало не показалось. Это просто вечный реактивный двигатель какой-то. Дома всё вверх дном, в саду как будто смерч прошёл. Ни секунды покоя, не поверите, за своей приёмной мамочкой на деревья забирался. Маргошу измучил играми до полуобморочного состояния, она от него только на чердаке могла убежище найти.
Пришлось на цепь привязывать, хотя бы на ночь. Он страшно обижался поначалу, сейчас уже привык. А Вас, Олимпиада Аркадьевна, он так приветствовал. Это я виновата, отвлеклась, не успела перехватить, ведь знаю, как Шнурок всем рад. Простите его!
Олимпиада с нескрываемым раздражением сказала:
–По-моему, вы придумали для себя глупую сказочку про собаку, которая и думает, и чувствует, как человек. Это же невозможно, милочка! Какая ещё радость? У животных могут быть только инстинкты.
–Вы так говорите, потому, что устали и расстроены. Но если бы вы побыли у нас подольше, то увидели бы, как Шнурок просто заряжает всех своей энергией!
–Нет уж, увольте! Вечер уже, а нам ещё возвращаться в Псков, в гостиницу, так что пойдёмте искать то, что нам нужно, – Олимпиада, переодевшись в машине, направилась, было, к калитке, но посмотрев за забор, где буйно зеленела крапива в человеческий рост, идти первая не решилась.
Таня, ловко орудуя граблями, прижимала жгучую траву к земле в сторону от тропинки, что бы делегация смогла подойти к дому Светланы в полном составе.
Замок поддался сразу, дверь отворилась тихо, хотя её давно не открывали.
–Мы присматриваем за домом, – сказала Таня, – муж весной крышу чинил, да крыльцо. Знаете, дом без людей так быстро превращается в развалину, просто мистика.
Дом и вправду выглядел старше своих обитаемых домов-близнецов, стоявших по соседству, хотя все они были построены в один год.
Когда-то, ещё совсем недавно, глаза-окна этого дома встречали тёплым светом всех: и спешащих к нему, и проходящих мимо. Запах пирогов и уюта, казалось, не выветрится из этих стен никогда. Тропинка, ведущая от калитки к крыльцу, вымощенная плоским, гладким известняком, зазывала по ней пройтись, да не просто так, а босиком, чтобы ощутить приятную шероховатость каменной мозаики. Когда его покинули хозяева, дом сначала грустил, вздыхал, смотрел на улицу потухшими глазами, плакал осенью вместе с дождём, коченел зимой с нетопленной печкой, а весне уже не обрадовался. Он просто устал ждать, и больше не было сил смотреть на заросшую тропинку, ожидая возвращения хозяев. Дом как будто стал ниже, осунулся, нахлобучил поглубже покатую крышу, и, кажется, уснул.