Владимир смотрел на нее, полагая, что его молчание достаточный ответ. Но, не дождавшись разъяснений, с неохотой отозвался:
– Нет.
Дарья удивленно приподняла бровки. Затем озорное выражение ее глаз победило, и она улыбнулась этому показно суровому господину в чужой одежде, не в силах слегка не насмехаться над ним. Флейта близости обезоруживала, и Владимир почувствовал подзабытое приятное возбуждение от знакомства с женщиной, которая нравилась ему физически. Каждый раз был ошеломляюще приятен. Его опалил, резанул ее неожиданно близкий запах. И в то же время навязчивость девушки и ее откровенное кокетство показались ему глупыми.
– Что же, вы так любезны, что я вам по доброте душевной сообщу – войне конец!
Владимир прислушался к себе – что почувствовал, когда день, которого он истово ждал несколько лет, настал. Толкнуло в груди, чуть дрогнуло и обдало холодком, а вспышки прошедших сражений пронеслись, как одна, перед зрительной памятью, восстали ровным строем убитые миллионы…
– Идемте же! – позвала девушка. – Там все ликуют.
И, видя, что он медлит, Дарья не без юмора обронила:
– Ах, прошу, не замыкайтесь в себе именно в этом момент! У вас еще много будет таких возможностей, а осознать мгновение шанс больше не выпадет.
Владимир вынужден был признать правоту женщины, которая так и не удосужилась назвать себя. Он неспешно пошел рядом с ней, уже отсюда слыша гул и смех, искривленную музыку, несущуюся из патефонов, громкие поздравления. И вдруг день показался ему приятным, рядом идущая Дафна добросердечной, а все люди в здании, к которому они приближались, достойными и милыми. Захотелось всем им пожелать счастья.
Небо стояло словно обожженное персиком солнца, которое шариком катилось за их движением. Гнеушев шагал и исподволь косился на заманчивое выражение лица Дарьи, слегка будто мечтательное и усталое, но при этом цепко следящее за каждым движением мимики другого. Распахнувшаяся улыбка скользнула по ее лицу, подернула эротичную родинку на щеке и подпитала его сердце.
Дарья долго и внимательно, почти сурово от волнения и неверия, что вообще притащилась, посмотрела на него, открывшего дверь и заспанными глазами глядящего, не понимающего, кто пришел, зачем и во сколько. И осталась до утра. Выздоровев, Владимир согласился послужить сторожем в небольшом больничном крыле, которое почти не посещалось персоналом.
– Это был внезапный порыв! – заверяла она поутру, почти плача, и завитки ее обрубленных волос трогательно касались открытых притягательных этой открытостью плеч, а руки прятались на коленях, пока Дарья сидела на не застеленной постели и делала свои глаза жалостливо-масляными, чтобы Владимир перестал бушевать. – Ты такой красивый, и герой войны. Я почувствовала, как ты смотрел на меня в саду в первый раз… У меня мурашки шли по коже! Ну, Володенька, милый, кто же виноват, что ты такой приятный, каким должен быть мужчина, насупленный, и при этом есть в тебе и мягкость, и благородство.