– Больше всего мне по душе глотать, перелопачивать книги. Пить людей. Разве есть материал интереснее? Всю жизнь я расплетаю и путаю.
– Я уже чувствую, как пропитываюсь твоим запахом, как ты становишься мои вторым «я», – пробормотал Владимир, не особенно веря собственным словам, но находя в них некоторый отклик.
Ему нравились ее непроверенные остроты. Это придавало ей шарма и значимости, как и любому кандидату в циники. Иногда он просил Дашу записывать удачные пируэты и высказывать ему. Дарья, приняв многозначительный и слегка комичный вид, озвучивала их с изяществом и застенчивостью, опасаясь критики:
– Не все, что видно, верно. Нет людей лучше или хуже – все зависит от угла, с которого на них смотришь. Опыт нужен там, где нет способностей. Люди приходят и уходят.
Владимир слегка напрягся. В глубине души он не переставал верить в немужественное заверение, что лучше долго идти с одним человеком, чем бежать с несколькими. Выматывает и приедается, становится пресной и лишает вкуса такая беготня. А люди, которые так думают, опасны – рано или поздно из-за своих вдолбленных убеждений выкинут и тебя.
– Ум и мудрость имеют не так уж много общего, – подхватил Владимир, жмурясь от удовольствия.
Дарья была язвительна, лукава, таинственна, и в то же время донельзя наивна. Сейчас это ощущалось в большей степени, чем когда-либо.
Ослабленное сердце Владимира словно восстановилось и против воли жаждало новых оков. Страх потерять Макса и общая сбитость трясины, в которой увязла, не могли пересилить тягу к авантюре с Владимиром и отвратить Дарью от порока. Ее давно оскорбляли замашки Максима на ее свободу и место. После ссор осуществлять то, вот что он не верил, было особенно приятно. Она не хотела терять обоих или кого-то одного, в каждом сквозила бездна особенного, привлекательного… Она так заплутала в своих отношениях к ним!
Дарья тихо улыбалась в самую трубку, когда они не могли встретиться. Скоро Владимира выписывали, и он огромными пропитанными пылью грузовиками, продуваемыми поездами или иными немыслимыми путями должен был возвращаться домой. А, может, попутными машинами, похожими на жуков, низенькими и неудобными, где приходилось скрючиваться, где стекла были такими крошечными, что можно было увидеть только стены, но никак не то, что творилось за окнами. Гнеушева пугала перспектива скорой разлуки, неопределенности. Даша молчала. А с недавнего времени вовсе стала сторониться его, глядеть испуганно и уворачиваться от ласк. Может, она боялась отпускать его в пыль рассеивающего пути? Это всерьез дало ему почву для опасений, и Владимир стал более подозрителен и язвителен, чем хотел и чем было допустимо, чтобы склонить Дарью на свою сторону. Он не мог поверить, что придется ехать домой без нее и выть от одиночества. Да и честь требовала возмездия. Что он, животное, вот так вертеть людьми и упиваться ими лишь для собственного удовольствия?