– Ты спрячься здесь, а я подойду ближе, посмотрю, хороша ли та вода.
Послушалась Шушанка и спряталась, а Чир вышел к ручью. Бежит вода, сверкает на солнце, каждый камень на дне видно. Рядом девушка, кувшин подставляет ручью и поёт совсем как варакушка. Заслушался Чир, близко подошёл – девушка его и увидела. Но не испугалась водяного, а рукой поманила, как старого знакомца.
– Спасибо, что помог мне, Чир-дружочек, – говорит она, блестит на груди знакомое монисто. – Теперь я тебе помогу.
Протянула ему кувшин, полный чистой воды. Глотнул Чир – вмиг вся зелень с него сошла, папорот отвалился. Стал он вновь юношей, красивым да статным, а жизнь свою болотную позабыл. Тогда взяла его девушка под руку, увела в свою деревню, и зажили они душа в душу.
Долго ждала Чира Шушанка – не дождалась. Сама вышла к ручью, а там и нет никого, только трава болотная на камнях лежит. Запричитала Шушанка: как же я теперь буду одна-одинёшенька? Села на камень плакать – наплакала целое болото. Погиб в том болоте ручей, а мавка и не заметила. А как выплакала все слёзы, огляделась с досадой:
– Ну и глупа была варакушка! Вот смотрю на мир – и что ж? Кругом одно болото.
Если бы кто спросил Шилу-на-гиг, который год она живёт на земле, старуха вряд ли смогла бы ответить. Лета сменялись зимами, дожди – солнцем, а дни – ночами. Шила-на-гиг коротала свой долгий век в ветхой избе посреди озера. К дому вела одна дорога: заросшая лесная тропа да дощатый помост на четырёх сваях. По весне, напившись талой воды вдоволь, озеро скрывало его, подтапливало избу, лизало пятки Шиле-на-гиг. Месяц, тонкий обрезок ногтя, трижды наливался плодом снежноягодника и трижды опадал, прежде чем сходила озёрная вода. Оттого, говорят, у старухи перепонки наросли меж пальцев, а тело всё мхом покрылось.
В одну из холодных осенних ночей Шила-на-гиг вышла из избы и выплеснула ушат помоев в мягкую траву озёрного берега:
– Вот вам, гостюшки, под ноженьки, пошли прочь с моей дороженьки. Слово моё крепко, слово твёрдо, как хвост у чёрта. Трава заплетёт, хлябь засосёт, нет ко мне пути – ни проехать, ни пройти.
Задрав юбки, припадая на одну ногу, посолонь оббежала ветхий домишко, хлюпая в земляном месиве. На мостках вытоптала грязными пятками обережную печать:
– Потяни, сыра земля, захолоди, черна вода, не дойди, человечья дочь, – прочь с глаз моих, прочь!
Пошарив по двери и окнам, разбухшим от сырости, нащупала старые охранные метки, и, вдавливая в дерево толстый ноготь, подновила. Вот и всё на том. Выдохнув, наконец успокоилась, упала без сил на валун и стала ждать.