— Он в порядке? — Я с трудом выдохнул, позволяя проделать аналогичную процедуру со вторым ухом, и поднял взгляд на Ящинского. У бывшего офицера в глазах промелькнуло беспокойное выражение, но внешне он оставался спокоен. Комната вокруг поплыла, как и мое сознание, а голоса доносились словно издали.
— Стимулирующие настойки способны усилить действие лекарств и спасти от внутренних кровотечений, но вкладыши нужны.
— Хорошо, передам в отчете.
— Я должен выйти, — прохрипел я с трудом, едва мне помогли подняться, укладывая обратно на постель. Руки и ноги не слушались, поэтому двигаться самостоятельно у меня не получилось. Даже языком едва ворочал.
— Ты не можешь сейчас выйти, Вася, — осторожно проговорил Ящинский, кивая кому-то рядом с собой. — Твое состояние нестабильно.
— Кристина… — сорвалось с моих губ имя, и судорога охватила тело, заставляя выгнуться. — Ее время…
— Она в порядке, — ответил Влад, присаживаясь на край кровати и глядя мне в глаза. — Приехала в Санкт-Петербург две недели назад с твоей матерью. Когда все разрешится, вы сможете увидеться.
Я знаю, он врал. Никто не позволит мне выйти из бастиона, а Кристину не подпустят к тюрьме близко. Две недели — такой огромный срок. Сколько осталось времени? Месяц? Полгода? Пока меня держали в этих стенах, ее жизнь угасала с каждым днем. Хотелось вырваться, только сил почти не осталось.
— Если она умрет… — прохрипел я, погружаясь в темноту и не слыша ответа Ящинского.
Тюремный коридор в карцере бастиона навевал тоску. Закрытые наглухо двери одиночных камер скрывали за собой живых людей, имена которых никто и никогда не узнает. В базе данных всем арестантам присваивался только номер, по нему и отслеживали выбытие и прибытие. Мы шагали вперед: я чуть поодаль, а Владислав впереди. Каждый раз, оглядываясь на суровые лица охранников, хотелось то одернуть военный мундир, то поправить маленькие вкладыши-наушники. Я никак не мог к ним привыкнуть. Хотя, признаться, с ними слух стал острее и четче.
— Среди охраны много сиринов, — рассеяно ответил я, с удивлением поворачивая голову. Большие птицы с женскими головами бдели за каждым нашим шагом. Казалось, поверни не туда, она распахнет крылья и начнет петь свою зачаровывающую песню.
— Птицы-сирин отлично успокаивают беглецов, — махнул рукой Ящинский, — никому не удалось выйти из этих стен без помилования исключительно благодаря им.
— Прямо вдохновляет, — буркнул я, стараясь не думать о вечном заточении.