— Пожарных!
— Я вас умоляю…
В конце концов кто-то действительно вызвал пожарных. Взрыкивая дизелем, приехала старая, в облупившейся красно-белой раскраске машина с лестницей на крыше. Лениво вылезли двое мужиков в брезентовых куртках, позадирали головы на ясень, вполуха выслушали коллективные показания собравшихся кормушек. Один забрался в кабину, и наверх медленно, угрожающе стала выдвигаться лестница. Василий остекленевшими глазами следил, как длинношеее чудовище продирается сквозь листву, играючи ломая ветки и распугивая воробьев. Ему очень хотелось врасти в дерево. Когда железная тварь доросла до того места, где он сидел, Василий стряхнул оцепенение и белкой вспорхнул на два метра вверх. Здесь ствол раздваивался, указывая в небеса исполинской буквой «V», и Василий скрючился у подножия этой буквы. Дальше оба ствола росли тонкие, как плети, да вдобавок качались от ветра: лезть по ним было чистым самоубийством. Кот приник к ясеню, поджал дергающийся хвост и, брызгая слюной, зашипел на неумолимо приближавшуюся лестницу…
Раздался хриплый железный лязг. Лестница дрогнула и прекратила расти. Василий корчился в развилке, щурил глаза и непрестанно облизывался от страха, держа одну лапу наготове — отбиваться. Несколько секунд ничего не происходило. Потом внизу хлопнула дверь машины, и снова загомонили голоса:
— Эх, твою дивизию! Опять поломалась!
— Что такое? Сейчас полезете?
— Куда полезем, мать. Не видишь — лестницу заклинило. Петро, давай ты теперь починяй…
— А чо я-то? Чо сразу я-то?
— Я в прошлый раз был… Хорош разговоры разговаривать, починяй давай.
— О! Пожарные называются! Не могут кота снять! А если на пожаре вот так?
— Мать, не шуми…
— Нет, ну посмотрите-ка, а! Вот это да! Я вас умоляю!
— Дайте я. Пустите, дайте. Я гляну, помогу. Знаю, чинил.
— Чо ты чинил… Отец, уйди!
— Т-та-а-ак! Н-ну чего, уже вс-сё? Ухай… да… кали? Технику-то каз-зенну… ю? Ухай-да-ка-ли?
— Степан, гос-споди, да ты-то куда лезешь! Сгинь!
— Надо все-таки из шланга полить. Сам и слезет.
— Да ну, у них ещё и шланг сломается…
— Я вас умоляю!
Василий немного пришел в себя. Железное чудище мертво торчало в листьях. Что-то звякало, под деревом гудел спор. Чуть погодя лестница, подергиваясь и грохоча, стала складываться. Затем люди на земле начали мало-помалу терять к Василию интерес и принялись расходиться. Уехали пожарные — в депо, чинить лестницу, которая, хоть и согласилась уменьшиться, никак не хотела раздвигаться обратно. Ушел тот, кто хотел облить Василия из шланга — на ходу он что-то доказывал Степану, а Степан неуклюже увлекал его за собой, держа азимут на ларек. Ушли кормушки — и сердобольная, и я-вас-умоляющая. Ушли все. Василий бурым комком съёжился в развилке, и со стороны могло показаться, что это не кот сидит на дереве, а меховая шапка застряла между веток — забросил её кто-то ещё зимой, да так она и осталась наверху, грязная, вылинявшая и никому не нужная. От пережитого Василий оцепенел и не мог даже орать. Он не чувствовал больше ни страха, ни жары, ни голода, не чуял порывов ветра — только сидел, прижавшись к дереву, и глядел перед собою пустыми глазами. Шли часы, солнце поднялось в зенит и стало опускаться, воробьи на ветках ссорились, дрались и мирились, под ясенем ходили и разговаривали люди, а Василий оставался нем и недвижим. Недвижим и нем.