Итак, французский теоретик, в молодости разоблачавший «ложь романтизма», погрузился теперь в наследие самого лиричного из немецких романтиков. Француз, всю жизнь неотступно размышлявший о франко-германских отношениях, провел последние годы за чтением загадочного немецкого поэта, тесно дружившего с философами Георгом Вильгельмом Фридрихом Гегелем и Фридрихом Вильгельмом Йозефом Шеллингом.
В каком-то смысле именно изучение Клаузевица побудило Жирара вернуться к швабскому поэту: ведь Гегель, Гёльдерлин и этот прусский офицер были современниками. Поворотные моменты их биографий пришлись примерно на одни и те же даты, особенно после битвы при Йене в 1806-м – тот ключевой год стал переломным. Клаузевиц, которому тогда было двадцать шесть, едет на битву, которая повлечет за собой катастрофу: Наполеон разгромит прусские и саксонские войска, а молодого офицера Клаузевица отправит во Францию в качестве военнопленного. Гегель, дописывая «Феноменологию духа», высовывается из окна и видит Наполеона, проезжающего мимо, – «мировую душу верхом на коне»: «Самого императора – эту мировую душу – я увидел, когда он выезжал на коне на рекогносцировку. Поистине испытываешь удивительное чувство, созерцая такую личность, которая, находясь здесь, в этом месте, восседая на коне, охватывает весь мир и властвует над ним… этого исключительного человека, (и) не изумляться ему просто невозможно»435. Гегель расценил эту битву как «конец истории», полагая, что общество развивается в сторону «общечеловеческого гомогенного государства». Тем временем Гёльдерлина насильно поместили в клинику Аутенрита в Тюбингене, где ему пришлось худо; его одурманивали лекарствами, принуждали носить изобретенную Аутенритом «маску для лица», в которой пациент не мог кричать; все это входило в курс лечения. В клинике также использовались такие новаторские методы и инвентарь, как смирительные рубашки и окунание запертого в клетке пациента в холодную воду. По пути в клинику Гёльдерлин, решив, что его похитили, пытался выпрыгнуть из кареты.
Гёльдерлин появляется на страницах «Насилия и священного», где играет немалую роль, но ко времени работы с Шантром над «Завершить Клаузевица» Жирар заинтересовался этим поэтом еще глубже. Заочная встреча с ним вдохновила самую лиричную и глубокую главу этой поразительной книги. Одиночество и самозабвение немецкого поэта, обуявшее его чувство, что Бог удалился из мира, – все это, как и самые темные и загадочные стихи Гёльдерлина, заинтриговало Жирара. Итак, французский теоретик, почти всю жизнь корпевший над исследованиями антропологов и теориями социологов, вдруг, нежданно-негаданно, переключился на лирику.