Я заканчивала свой ужин, расправляясь с творожной ватрушкой, которой впору заколачивать гвозди, и подумывала, как бы выпросить у хозяйки почти задаром достойную комнату, как ввалились двое стражников. Сначала я не придала значения вывешенному ими на грязную закопченную стену портрету, но, присмотревшись внимательнее, едва не выронила ложку. Даже на чёрно-белом изображении я легко узнала себя, волосы — и те были уложены так же, что и в речном отражении у мельницы. Потихоньку приподнявшись с колченогой скамьи, я нырнула в тень и бочком, бочком по стенке попятилась к выходу, успевая заметить, как хозяйка что-то объясняет страже, высматривая кого-то за столиками.
Чтоб мне провалиться! Я ещё и заплатить забыла — теперь мне точно светит тюрьма!
Пробежав почти квартал, я отдышалась и зашагала спокойно, стараясь не оглядываться и не привлекать излишнего внимания. На площади толчеи уже не было — народ разошёлся по домам, и лотки пустовали. Остановившись у городской ратуши, я не смогла пройти мимо красующегося здесь же знакомого изображения. Даже платье на нём было то же, что и на мне — узкие длинные рукава, высокий воротник-стойка, вниз тянется ряд костяных пуговок до самой талии, которую несколько раз опоясывает длинный с кистями пояс.
Надпись гласила: «Сыскивается. Награда за любые сведения».
Ну, и что прикажете делать? Убежать и спрятаться или пойти и сдаться, чтобы перед тем, как болтаться на виселице, узнать, кто я, и за что такая немилость? Что не говори, а мне по душе первый вариант.
Пришлось изрядно поплутать, чтобы найти улицу с рукотворным прудиком на окраине города. До знакомого дома я добралась уже на закате. В раздумьях постояла у калитки и, не заметив во дворе никакого движения, начала бросать в окошко мелкие камешки. Гастомысл не замедлил появиться на крыльце, напряжённо всматриваясь в темноту.
— Эй! Это я! — я старалась говорить шёпотом.
Сообразив, наконец, что к чему, он осторожно приблизился к калитке и отворил её:
— Бажена? Ты что тут делаешь?
— Мне ночевать негде.
Парень медлил и чесал в затылке.
— Матери скажи, что заплачу? — я начинала волноваться.
— Она не обрадуется, когда тебя увидит. Да и отец с брательником вот-вот вернутся, и явно не трезвые.
Я схватила его за рукав:
— Гастомыслушка, ты у меня — один-единственный знакомый на весь город, мне больше некуда идти, неужели у тебя хватит совести оставить девушку на улице?
Здоровяк сдался:
— Ладно… Только погодь маленько, пока мать корову подоит и в хату воротится. Тута подожди, скоро вернусь.
Я наматывала круги у калитки, сложив за спиной руки. Но Гастомысл не заставил себя долго ждать. Вскоре он приближался к забору, освещая себе путь оплывшей свечой в старой плошке. Не дойдя до калитки, он вскрикнул и выронил свечу.