Запись обрывалась, будто Люси не хватало слов, чтобы выразить все это отвращение к жизни, которое пожирало дочь изнутри.
Эд аккуратно положил тетрадку на кровать и попытался встать, но ноги его не держали, он без сил рухнул обратно.
* * *
Фигурка Люси с трудом забиралась на холм. Походка выглядела неестественно, будто спортивная сумка на правом плече смещала вбок центр тяжести. Эд толкнул дверцу, но опять не смог подняться — от волнения тело не слушалось. Он несколько раз глубоко вздохнул и встал, затем резко повернулся, достал из‑под сиденья обрез. Посмотрел на него в отчаянии, посмотрел на силуэт Люси и хотел оставить оружие, но руки не подчинились. Эду казалось, что кто‑то другой управляет им: закрывает машину, на непослушных ногах поднимается по холму. Кто‑то другой сглатывает слюну, открывает рот, но не может выдавить и слова.
— Ч… что в сумке, Л‑люси?
Она вздрогнула и обернулась. В серых глазах мелькнуло удивление, но его быстро вытеснило что‑то неподъемное, темное, грустное.
— Пап, иди на работу.
Люси отвернулась, подошла к спортплощадке, где начиналась тренировка, и с заметным усилием опустила сумку на землю. Послышался металлический лязг.
— Зачем, Люси?
— Пап, уходи! — раздраженно бросила она и встала перед сумкой на колени.
Эда обдало холодом от ужаса, он машинально вытащил из‑за пазухи обрез. Люси заметила это, но не остановилась, только поправила прядь волос на виске — как делала раньше Бриттани. Красивая Бриттани. Ласковая Бриттани. Мертвая Бриттани.
— Пожалуйста. Люси.
— Пап, всех не спасти, — Люси с визгом застежки, резко открыла молнию на сумке и вытащила помповое ружье. Снова в серых глазах мелькнула какая‑то дикая душевная боль, Люси вставила магазин и передернула затвор. — Ты старался, но было тяжело.
Эд видел, как она поднимается, и часть его хотела остановить дочь, даже силой, даже самой страшной ценой. Часть — отвернуться и уйти, часть — обнять Люси, чтобы забрать в себя ее ненависть. Обнять, как ту ласковую кроху, которую Эд всюду таскал на руках. Когда‑то давно, когда‑то очень давно, когда было слишком много счастья и слишком мало мозгов, чтобы его ценить.