— Вам скоро станет легче, — сбивчиво начала она. — За вами будет самый лучший уход, я прослежу. Правда, обидно встречать Рождество в таком месте…
Михаэль улыбнулся ей — терпеливо и ласково, точно ребенку. Она первый раз увидела его улыбку.
— Все хорошо. Не стоит так беспокоиться… Люсинда.
Он закрыл глаза и как будто задремал; затруднённое дыхание стало ровнее. Люсинда посидела еще немного и медленно пошла к выходу из палаты, не замечая, как прочие больные провожают ее взглядами. Она едва верила сама себе: Михаэль наконец-то улыбался, улыбался ей! И назвал ее по имени.
* * *
Она вышла из госпиталя и зажмурила глаза от солнца. Время подошло к полудню; Кэт терпеливо ждала, пока мисс Люси будет готова возвращаться в отель, а та все стояла у дверей госпиталя. Она была так счастлива, что это было почти больно; а еще она пыталась понять, как быть дальше… Ее отец, семья, жених… Их жизнь в Лондоне. Она не представляла Михаэля среди всего этого, он был бы там чужим.
«Да что это я так переживаю, точно он уже предложил мне бежать и тайно обвенчаться!» — одернула себя Люси, будучи не в силах сдержать смех. И правда, к чему строить планы? Важно, что он сказал ей: «Люсинда», а все остальное — остальное решится потом.
* * *
А назавтра Люсинда стояла в просторной приемной госпиталя, и сестра — уже другая, пожилая, уверенная в себе — смотрела на нее с искренним состраданием. Когда Люси, тревожно-счастливая, одетая в лучшее свое платье и изящные ботинки, появилась на пороге и попросила проводить ее к Михаэлю, сестра внимательно вгляделась в ее лицо и предложила присесть. Затем она вышла, но вскоре вернулась; в ее руках был стаканчик с каким-то питьем. Люсинда осталась стоять. Сердце заколотилось от испуга, к горлу подступила тошнота… И потом до нее донеслись слова, глухо, точно сквозь вату. Михаэлю ночью стало намного хуже, он задыхался, бредил, потом у него пошла горлом кровь — и утром он скончался.
— Выпейте, фройляйн, — мягко повторяла сестра, поднося к ее губам стаканчик. — Выпейте, вы слишком взволнованы.
Люсинда почти не сознавала, что происходит вокруг — лишь понимала, что полулежит в кресле, а Кэт сидит рядом на корточках и крепко-крепко сжимает ее руки. Над ней раздавался сочувственно-ворчливый голос доктора, ласковые увещевания медсестры. Но она не понимала ни слова из того, что ей говорили. Зачем они вообще что-то говорят?!
Она сама убила Михаэля — это так же верно, как если бы она навела на него револьвер и спустила курок! Она, Люсинда, из глупой гордости и тщеславия потащила его вчера в розарий, а потом заставила морозным и ветреным днем ходить с ней по городу, наслаждаясь его унижением! Еще и радовалась, видя, что ему худо! Самым ужасным и несправедливым ей казалось, что судьба, так жестко поступившая, не дала им даже одного дня времени. Будь у нее хотя бы день, просто один день… Да лучше бы она вчера прямо сказала Михаэлю о своих чувствах, извинилась бы за то, как вела себя с ним! Он бы, возможно, простил ее перед смертью… А если бы простил, разве было бы ей легче сейчас?