Гораздо лучше.
— Я всё сделаю, не беспокойся!
Слоники лучше, но я бы согласился даже на розовых пони и серебристых единорогов, лишь бы Марго дальше так смотрела на меня: снизу вверх, доверчиво, мечтательно.
Своё слово я сдержал. И когда настал день Икс, был во всеоружии около её палаты.
Этот момент я буду помнить всю жизнь. Как держал Марго за руку, как она разговаривала со мной, улыбалась, а я слушал, чутким вниманием находясь там, за ширмой.
Знал, что всё пойдёт, как надо. Что мы уже добились того, чего хотели, и через несколько минут, может, через полчаса я возьму на руки своего ребёнка.
Не просто своего, ребёнка от неё. От моей Марго.
И свершилось. Первый крик беспомощного существа, который мы оба ждали с замиранием сердец. Рука Марго впилась в мою, но я этого совсем не замечал, весь обратившись в слух. Вектор, направленный в ту сторону.
За ту непроницаемую перегородку.
— Это мальчик, 2950, 52 см.
И я отвоевал право взять его на руки первым. Марго выглядела ошеломлённо-усталой и даже не подумала оспаривать это право.
А я гладил её по волосам и шептал те глупости, которые принято говорить наедине, но сейчас мы и были наедине.
Я, она и наш сын.
— Роман Михайлович, — сказала Марго через несколько часов.
Она находилась в реанимации, но мы общались по телефону. Милая, нежная Марго всё спрашивала, как там он, словно боялась, что сын исчезнет. Обнулится, и всё станет снова чёрным, липким.
Беспросветным.
В эти часы, дни, я любил её не только, как женщин, но и как мать своего сына. Как любят и восхищаются Мадонной. Она стала для меня светом, Божеством, перед которым мне хотелось опуститься на колени.
Я это сделаю, но позже. Всё будет позже.
И в этой фразе главное — первая её часть. Всё будет. У нас троих.
Теперь уже троих. Отныне и навсегда.
Марго
— Мама, у меня кровь! Я упал, — сын был ещё мал, но я уже научилась сдерживать в себе «сумасшедшую мамашу» и позволять ему совершать первые ошибки.
— Или сюда, поцелую коленку и помажу, — стараясь сохранять спокойствие, ответила я.
Отложила кухонное полотенце в сторону и, сняв передник, достала аптечку.
Ромка сидел на полу с разъехавшимися в сторону коленями, он походил на расстроенного пингвинёнка, и я сдерживалась, чтобы не начать причитать по поводу разбитой коленки.
Четыре года — это уже личность!
Мне приходилось постоянно себе об этом напоминать и держать в узде ту сумасшедшую мамашу, которая сидела внутри и пыталась предусмотреть всё на свете. И дождь, и снег, и боль от разбитых коленей.
— Мама, у меня кровь! — глаза у Ромы расширились от ужаса, губёшки дрожали, но он сдерживался и не плакал.