В Аиде нет звезд, сказал мне дедушка Сизиф.
Ненависть была чужой, бессмысленной, нечеловеческой. Я не знал, откуда она явилась, и не хотел знать, куда ушла. В Лернейские болота? В пещеру Ехидны? На остров в седой мгле Океана?!
Я не был создан для такой ненависти. Она переполнила меня, вскипела – и вытекла прочь, как яд из дырявой посуды.
– А вон и мой отец, – не догадываясь о том, что творится в душе изгнанника, Филоноя похлопала меня по руке. – Видишь?
Царский склеп ничем не отличался от прочих, разве что располагался на вершине. Царя я увидел не сразу. Первое, что мне бросилось в глаза – ворота. У склепа были ворота, распахнутые настежь. Не помню, были ли ворота у других захоронений.
Мертвецы запираются на ночь? Мертвецов запирают на ночь?!
– Грабители, – Филоноя правильно поняла мой интерес. – Рядом с усопшими кладут их вещи, украшения, одежду. Все самое лучшее, у нашей семьи – в особенности. Находятся святотатцы, готовые обокрасть мертвецов. Не держать же здесь постоянную охрану? Вот и запираемся.
И выдохнула:
– Мерзавцы! Проклятье на их головы!
Она тоже не была чужда ненависти.
– Где же твой отец?
– Ты смотришь прямо на него.
Не скажи Филоноя, что это царь, я бы принял его за служителя. Человек в темных одеждах сидел прямо на земле. Лица его я не видел, царь сидел ко мне спиной. Он не шевелился, поэтому я его сразу и не приметил.
– Дальше ехать нельзя, – предупредила царевна. – Дальше надо пешком.
И, не дав мне опомниться, соскользнула со спины Агрия.
Позволив Филоное и телохранителю обогнать себя, я привязал коня к кривому стволу можжевельника. Мало интересуясь кладбищами, Агрий всецело отдался поиску пропитания. Когда я двинулся вперед, он поднял голову, уверился, что далеко я не отхожу, и вернулся к прерванной трапезе.
Догнав спутников, я понял, что они не спешат прервать царское бдение. Стоят, молчат. В позе телохранителя я отметил некое беспокойство, но для этого вокруг не было ни единой причины. Наверное, почудилось. Сам беспокоюсь, вот и во всем вижу тайные порывы.
Все-таки царь сидел не на земле, а на куске плотной дерюги. Перед ним стояла чаша с водой. Лежала лепешка, разломленная пополам – точно такая же, какие несла в корзине Филоноя. Две-три стрелки зеленого лука, кучка соли. Край плаща царь накинул на голову, отрешившись от происходящего вокруг.
– Говорите, – после долгой паузы велел он. – Это дозволено.
И повернулся к нам, обнажив голову.
Иобат Второй был похож на дедушку Сизифа. Не чертами лица, но складкой меж бровями, морщинками в уголках глаз, сухим ртом, похожим на шрам. Возрастом он тоже походил на дедушку – я имею в виду те дни, когда дед вернулся из Аида. Будь я ребенком, это сразу расположило бы меня к царю. Но детство осталось за спиной. Я хорошо понимал, что с соседями, тем паче с врагами, Сизиф Эфирский вел себя иначе, нежели с любимыми внуками.