Рустам горько усмехнулся:
— Да, им было просто наплевать.
— Зачем тебе испытывать эмоции по поводу чужого равнодушия? Ты сам посадил себя в эту темницу, вместо того, чтобы забыть про тех, кому нет дела до тебя, и наслаждаться обществом тех, для кого ты важен. Твоя жена, дети, внуки… У тебя есть внуки?
— Разумеется! — бросил Рустам так, будто это ничего не значащая ерунда.
— Тебе очень повезло. Не у всех есть такая семья, как у тебя, и возможность обеспечить ей жизнь без нужды.
— Это всё понятно! — раздражённо отмахнулся Рустам. — Скажи, ты прощаешь меня?
— А ты прощаешь своих родственников?
— Ты предлагаешь мне перечеркнуть всё, чем я жил, последние пятьдесят лет? Это почти вемь мой земной срок!
Я вздохнула и опустилась на стул, потому что устала стоять, но продолжать этот разговор всё равно было тяжело.
— Как можно обвинять человека в том, что он родился? Полюбил?..
— …Возненавидел! — закончил за меня Рустам.
— Если ты не простишь, я тоже не смогу тебя простить.
— Хорошо. Иди. Ты свободна. И не забудь документы.
— Рустам…
— Мне нужно подумать. В одиночестве.
— Каждый человек рождён хорошим и каждого Господь любит. Всё, что тебе нужно — стряхнуть с себя шелуху бессмысленной, уничтожающей тебя ненависти.
— Но ты, Ева! Ты не сделала, как она! Ты стала частью семьи, а не вырвала из неё главный кусок и забрала себе…
— Ты уверен, что Беате позволили бы так сделать?
— Было бы желание!
— Знаешь, мне иногда кажется, что настоящий центр и сердце этой семьи — вовсе не мой муж, а Зойра. Это она строит и оберегает эту семью, это она готова защищать её ценой своей жизни и свободы, это она приняла меня и позволила стать частью. А мы с Халибом просто полюбили друг друга — вот и все наши "заслуги". Я скажу тебе больше: я прочла дневник Беаты — и ты понимаешь, что ей не было смысла лгать дневнику, который никто никогда не прочтёт, потому что он на польском. Так вот, твоя мать не позволила ей стать частью вашей семьи — она сама прогнала новую жену и сама пострадала из-за своей жадности. Не позволяй этому чувству окончательно поглотить твою душу.
Я поднялась, чувствуя бесконечную усталость.
— Не знаю, когда мы увидимся снова и увидимся ли вообще: муж вряд ли разрешит мне навещать тебя. Поэтому помни: как только ты простишь их, значит, и я простила тебя. А сейчас мне надо идти, я больше не могу… — в этот момент ноги мои подкосились, а в глазах стало стремительно темнеть.
Очнулась я уже в своей спальне, хотя и поняла это не сразу. Долго лежала, рассматривая расписные стены с узорами в восточном стиле, подсвеченные ярким, далеко не раннеутренним солнечным светом, и приходила в себя. Вспоминала вчерашний день, думала о его событиях, пыталась почувствовать своё тело. Оно было, как ни странно, в неплохом состоянии — только голова немного побаливала да было жарко: меня укрывало тёплое одеяло по самый подбородок. Не тошнило, не кружило, не немело.