…Бредя по улице и качая сумкой, я размышляла о том, что рассказать тёте Марусе о своих делах на работе. У неё слабое сердце, и нужно будет снова скрывать истину и делать вид, что в агентстве мне нравится, а с каждым днём это становится всё труднее и труднее.
Не переставая моросил дождь, погода наводила уныние, и на душе было пакостно.
В раздумьях подходя к дому, я вдруг заметила, что у нашего подъезда собралась толпа. «Что-то случилось…», – поняла я, и нехорошее предчувствие проползло внутрь и сдавило сердце.
– Вон! Вон Валя идёт! – внезапно раздался резкий крик, и я увидела, что дворничиха, татарка Гульнара, тычет в меня пальцем.
«Мария Авдеевна умерла… Села на лавочку и умерла… Прямо на улице…», – донеслись до слуха обрывки фраз. В тот же миг я почувствовала, будто плыву на утлой лодке, и мощный поток уносит меня всё дальше и дальше, а небо и море качаются вверх-вниз, и почему-то очень больно от мерцания синего цвета, разорванного в неровные лоскутки.
– Воды дайте! С Валей плохо! – крикнул кто-то, а я слепо зашарила внутри сумки в поисках спасительной таблетки, но, как назло, рука ощупывала только пустоту.
Из подъезда вышла размытая тень женщины. Меня ухватила цепкая ладонь с длинными ногтями.
– Пойдём, Валя, – жёстко произнёс хрипловатый голос, и я догадалась, что это Алина. «Как вовремя… – удивилась я, хватая губами сырой майский воздух. – Лет восемь не приезжала…»
Среди весны вдруг показалось, будто душа моя упала в холодный измятый снег.
«Дочери позвонили… примчалась на машине…», – разрезали трагическую немоту чьи-то слова. В расплывающейся от слёз картинке передо мной мелькнули статная черноволосая женщина – Алина – и двое её отпрысков: дочь, очень красивая девушка с таким же прекрасным старославянским именем Неда, и сын, мальчик лет десяти, с не менее звучным и редким именем Стефан. Они неприветливо разглядывали меня из-за спины матери.
«Выселять девчонку приехала…», – раздалось совсем рядом. И кто-то, сказавший это, оказался по-житейски прозорлив.
Последующие дни прошли как в тумане. Опустевшая комната тёти Маруси, непривычная суета и толчея в других комнатах, скромные похороны и мои чемоданы в прихожей, на скорую руку собранные Алиной. Я не была удочерена семьёй Шангиных, и мне пришлось вернуться в квартиру матери в посёлке Мирославинка, давно забытую и чужую, откуда Алина предусмотрительно выставила квартирантов. Там, без еды и сна, я пролежала трое суток. Потом будто очнулась, начала потихоньку вставать и, сунув ноги в чьи-то огромные тапочки, бесцельно слоняться по незнакомой квартире. Варила крупу, оставшуюся от предыдущих жильцов, и глотала вперемешку со слезами на маленькой кухне. Перемещаясь из комнаты в комнату, то и дело натыкалась на зеркало в узком коридоре, и оттуда печально смотрела моя похудевшая тень с заплаканными глазами. Я пила пустой чай и снова ложилась. Бесконечно звонил сотовый, кто-то долбил в дверь, а я лежала не шевелясь, уставив невидящий взгляд в потолок с рыжей трещиной.