И она опять махнула рукой.
Я, опустошённая, поникшая, опустилась обратно на жёсткое сиденье.
– Вот еду, а душа разрывается, – жалостливо запричитала старушка, отчётливо действуя на нервы. – И самой хоть разорвись…
Она зыркнула на меня, ожидая ответной реплики.
Пришлось её вставить:
– А дети, внуки?
– Да какие там внуки… У всех дела, все занятыя…
Я посмотрела на её тёмное измождённое лицо. Печать какого-то болезненного смирения застыла на нём. Интересно, а что написано на моём лице?.. Она-то хоть знает, куда едет, а куда еду я?..
– Я бы могла покормить ваших кур… – нерешительно предложила я.
– Ты?.. Так ты же в другую сторону едешь! – Бабулька подозрительно сощурилась.
Я почему-то ужасно застеснялась и уже хотела солгать, что случайно пропустила станцию и мне нужно именно в Редкие Дубки, но язык не повернулся, и я честно произнесла:
– Я просто хочу вам помочь. У меня нет никаких спешных дел, и мне нетрудно вернуться в Редкие Дубки и приглядеть за курами. И даже пожить некоторое время… Дня три…
Бабулька метнула в меня недоверчивый взгляд, потом опустила голову и замолкла.
– Н-нет, милая, не надо… Нинка приглядить, – проговорила она после паузы, нервно поглаживая шершавой рукой сумку. – Я как-то молодых на квартеру пускала, натерпелась с ымя… Ты уж прости.
«Не очень-то и хотелось…» – подумала я с лёгкой обидой.
Словно стараясь загладить свой отказ, бабушка снова окинула меня взором с головы до ног и торопливо забубнила:
– Раньше-то молодых в деревне много было – фельшер был на ФАПе, учителя школьные и из музыкальной школы… Жила у меня семейная пара одна. Парень пьюшший был, жена у него гуляшшая… Потом от мужа к фельшеру ушла. А я крайняя оказалась… Боле ни в жисть не возьму никого… Уж прости, – повторила она, как будто я навязывалась ей в квартиранты.
Попутчица строго взглянула на меня, отыскивая на моём лице следы порока.
– Я хотела как лучше… – пожала я плечами и отвернулась к окну.
– …А теперь и дома все побросали, и музыкальную школу закрыли, учителя все разъехалися, – продолжила она как ни в чём не бывало старческим скрипучим голосом. – И деревенские тоже, хто помоложе, в город подались, а старики почти все поумирали. Сколько же там брошенных домов – заходи и живи! Но никто не живёть – электричество отрезали, этого… тырнета нет, газа нет, только печка. Магазин далеко, больница в райцентре.
Я уже не слушала бабкину болтовню, когда внезапно её голос неузнаваемо изменился. Он вдруг замедлился, опустился на полтора тона ниже, при этом став молодым и вкрадчивым, как у гипнотизёрши, внушающей сквозь бессвязный поток слов