(Ис 34:13). Ведь что же иное обозначается с помощью змеев, как не коварство, а с помощью страусов, как не лицемерие? Конечно, ведь как страус имеет вид летающего животного, но обычая летать не имеет, так же и лицемерие всем смотрящим на лицемера пытается внушить вид святости, но сам тот не умеет вести святую жизнь. Таким образом, в развращенной душе возлегает змей и пасется страус, поскольку и коварство искусно скрывается, и видимость добродетели обладает предпочтением в глазах зрителей. А кто изображается под именем онокентавра [ослокентавра], как не люди гордые и ненадежные? На греческом наречии осел именуется όνος [onos], а под названием осла понимается распутство [роскошество], по свидетельству пророка «Словно плоть ослов плоть ваша»
[126] (Иезек. 23:20). А под названием быка [«тавра»] изображается шея надменности, как у псалмопевца о надменных говорится гласом Господним «Быки тучные окружили меня»
[127] (Пс. 21:13). Следовательно, онокентавры — это люди, подверженные порокам распутства, и которые гордятся тем, от чего им следовало бы смиряться. Будучи рабами похотей своей плоти и далеко отогнав стыдливость, они не только не печалятся о потере праведности, но даже испытывают радость от неправильного своего дела. Онокентавры встречаются с призраками, потому что злые духи охотно и добровольно прислуживают тем, кого видят радующимися тому, что следовало бы оплакивать. Там же верно прибавляется «И мохнатые чудовища будут перекликаться друг с другом». Ведь кто же еще изображается под видом косматых чудовищ, как не те, кого греки называют Панами, а римляне — инкубами? Известно, что их облик с головы отчасти человеческий, но заканчивается он оконечностью животного. Так что, под именем мохнатых чудовищ изображается грубость всякого грешника, ибо если и начинает он что-нибудь под разумным предлогом, все же всякий раз стремится к неразумным действиям. И человек, как будто наполовину заканчивается животным, покуда грех, под разумным видом начиная некое дело, влечет человека к безумному результату. Ведь часто услаждение едой служит прожорливости и побуждает служить природной неудовлетворенности, а когда оно доводит чрево до обжорства, возбуждает и прочие члены к распутству. А перекликаются чудовища между собой, так как совершенные мерзости вызывают к совершению и другие, и словно голосом размышления совершенный грех вызывает другой, чтобы и тот был совершен. Ведь часто, как мы говорили, обжорство говорит «Если ты обильной пищей не восстановишь тело, ты не будешь способен ни к какому полезному делу». И как только оно разожжет душу плотскими похотями, тотчас распущенность предлагает слова собственного внушения, говоря: «Если бы Бог не желал плотского союза людей, Он не сотворил бы сами члены их столь подходящими для соития». И когда она внушит такое будто бы на основании разума, тотчас влечет душу к необузданности вожделений. И когда душу часто застигают, она ищет спасения в обмане и запирательстве и не считает себя виновной, если защищает свою жизнь ложью. Итак, «мохнатое чудовище с другим перекликается», когда под каким-нибудь видом рассудительности последующий грех улавливает развращенную душу, поскольку предшествующий грех подает тому удобный случай. И так как ее изнуряют грехи жестокие и суровые, чудища согласно господствуют над ней, будто бы они были созваны. И выходит так, что всегда тем более запутываются пути ее шествия, когда один за другим грехи опутывают нечестивую душу.