– Машенька… – ласково говорит мне батюшка.
Я поворачиваюсь, утыкаясь в черные одежды церковника, и роняю слезы на пол.
– Епитимья … – тихо шепчу я.
Холод металла обжигает, я отступаю и, раскрывая ладонь, завороженно смотрю на крест.
Я боготворила Ольгу, я с самого детства мечтала быть похожей на неё. Не было для меня нарядов лучше платьев старшей сестры, не было игрушек любимей, чем те, что остались от неё. Она смеялась, но латала костюмчики старых кукол. И лишь фарфоровая Аделаида не досталась мне. Оля разбила её, снимая с полки, и запретив мне прикасаться к черепкам, торопливо собирая осколки, чтобы не поранилась я, сама поранилась. На её ладони с тех пор остался шрам. Когда она ласкала меня перед сном, я прижималась к нему щекой.
– Епитимья, – повторяю я и острой гранью распарываю свою ладонь. Совсем как у Оли! Алая кровь падает на пол.
Епитимья. Я наложила её на себя сама.
Разорялась рядом служка. Я прикрыла веки и, не отрывая взгляда от шрама на ладони, прошептала:
– Чтобы дать суд сироте и угнетенному, да не устрашает более человек на земле...*
Синее пламя вспыхнуло на кончиках пальцев. Зарычал лев, и взмахнул крылом двуглавый орел.
– О жалкий и безумный грешник, какой дашь ты ответ богу, ведующему все твои беззакония, когда боишься иной раз человеческого гневного взгляда...**
Я расправила плечи и, повернувшись к служке, поймала безумный взгляд.
Судить меня может один только Бог!
– Молчать, – взмахнув рукой, тихо сказала я.
Она подавилась воздухом и, выпучив светлые, давно выцветшие глаза, рухнула передо мной на колени, бормоча мольбы о прощении, сдирая с головы черный платок, в кровь разбивая лоб.
Меня замутило, я медленно качнула головой, сквозь всхлипы её услышав: «Ангел небесный», «Карающая длань», «пришел».
Белый шрам. Синий огонь… уходи. Твой гнев мне не страшен, как не страшен человеческий суд.
Пламя погасло, его высочество Дмитрий заправил мне за ухо выбившуюся прядь волос.
– Какая ирония, правда, Алиса? Ждать ангела на пороге храма, а потом распять.
– Действительно, – я хрипло рассмеялась. – Смешно.
Я вышла на улицу. В руке моей невесть откуда взялась тонкая церковная свеча. Калека у входа затряс клюкой, но отпрянул, взглянув мне в лицо.
Подняв глаза к небу, я сощурилась. Дмитрий ждал меня рядом, у ног его свернулся каменный лев, на плече сидел двуглавый орел. Солнечный свет падал на его лицо, делая знакомые черты неуловимыми глазу. Образ его ускользал, плавился как воск, сотни лиц сменяли друг друга, и только мягкая улыбка была статичной. Словно оторванной от него самого.