– Извечна борьба за людские души, – тихо сказал мне он. – Добро и зло… ангелы и демоны… скажите, что вы выберете, Мария Михайловна? Смерть, которая дарует жизнь? Или жизнь, которая обернется смертью? Выбор или две стороны одной монеты?
– Не знаю, наверное … первое … – не узнавая свой голос, ответила я и, потерев воспаленные глаза, спросила: – Но причем здесь монета?
Дмитрий наклонился ко мне и тихо прошептал, улыбаясь так, будто открывал ребёнку известный каждому взрослому секрет:
– Притом, что вы – ребро.
Орел вспорхнул с его плеча, белый лев поднялся с земли. Мягко двинулись каменные лапы, сначала медленно, а затем быстрей. Его высочество подал мне руку. Я сделала шаг, опираясь на ладонь мертвеца. Земля двигалась мне на встречу, не чувствуя холода, не чувствуя жара, я шла. Шла. Шла.
Мостовая, люди, лица. Дворы, шумные улицы. Яркое солнце, весна. Прозрачная зелень взгляда. «Ожидание, Алиса. Оно прекрасно». «Да, когда-нибудь я посмотрела бы так». Дмитрий наклонился к моему лицу, морозное дыхание коснулось моих губ.
– Пришли, – сказал он мне в самое ухо, наклоняясь ниже, обжигая шею поцелуями изо льда.
– Алёша… – позвала я, чувствуя, как от ласк царевича уходит из-под ног земля.
– Алёша? – рассмеялся Дмитрий. – Разве ты не видишь, Алиса? Эта нора – не место для живых.
Из последних сил я схватилась за железную ручку и обернулась на льва:
– Жди здесь, хороший мой.
Я толкнула дверь в управление. Царевич шикнул на черную птицу и придержал мне дверь. Дежурный у входа поднял на нас глаза.
– Мария Михайловна? – узнал меня мужчина. – Что с вами?
– Позовите Чернышова, будьте любезны, – попросила я.
– Чернышов отбыл вместе с Андреем Аркадьевичем с полчаса назад …
Перед глазами заплясали черные мушки, его высочество двумя руками обхватил моё лицо. Я сглотнула и, глядя в прозрачные глаза, спросила:
– Теперь… когда вы – мертвец, скажите, зачем вы хотели убить меня?
Дмитрий дернул уголком рта.
– Ангел мой, какой же ты глупый… и… слепой.
Он потянулся ко мне, губы его коснулись моих. Я выронила свечу. Обшарпанный пол полицейского управления радушно встретил меня спасительной темнотой.
– Мест нет, лекарств нет… эпидемия … – услышала я усталый голос и с трудом разлепила свинцовые веки.
Грудь горела огнем, разум туманился, зрение выхватывало лишь некоторые детали: белая плитка пола, точно такая, как в Смольном. Высокие окна, которые почему-то совсем не давали света, лязганье инструментов, большой, наполненный чем-то желтым шприц с огромной иглой. И … обреченность. Она смешивалась с затхлым воздухом, заполняя легкие, заставляя сердце срываться на бег. Так пахнет в больницах. Я … в ней?