Церковная служка перегородила мне дорогу и, тыча пальцем, выкрикивала мне в лицо оскорбления.
«Простоволосая», «блудница», что-то еще…
Я обхватила себя за плечи. Платка нет… и алое платье моё больше показывает чем скрывает… она права.
«А нам вы не по карману» – вспыли в памяти слова охранника. Я не сдержала смешка, наконец, вдруг со всей ясностью понимая, о каких услугах он говорил. Как быстро падают женщины: от светлого ангела до проститутки!
Господи, прости! Я пришла к тебе за прощением и утешением, но так и не научилась смирению… грех мой – гордыня. И женщина эта – твой мне урок!
Она затряслась.
– Муки вечные, тьма кромешная, геенна огненная! – высокий голос её ударами молота вонзался в голову. – Грешница!
Я сжала виски, стараясь хоть немного заглушить боль. Грешница, да, я грешница. Все люди грешны.
– Я грешна, батюшка… – тихо шепчу я.
– Все люди грешны, Машенька, – я слышу улыбку в голосе отца Павла, и, поднимая голову, вижу понимание в его глазах.
– Даже … вы? – не верю я.
– Да, однажды я согрешил. Выполняя епитимью, я каждый день молю господа простить.
Я целую его руку и, провожая взглядом его спину, поднимаюсь с колен.
– И я… буду молить.
– Все люди грешны, – хрипло повторила я и, с трудом удерживая перед глазами искаженное злобой лицо служки, попросила: – Прошу, позовите отца Павла.
Имя батюшки утонуло в кашле, грудь жгло огнем. Белый лев рычал, скалился, и, жалея меня, пронзительно клекотал черный орел.
– Господь всё видит! – довольно загоготала женщина.
Она толкнула меня, в тщедушном на вид теле скрывалась невиданная сила, я ударилась о дверь, но успела подставить ладонь, пальцами впиваясь в острые зубья вырезанного в дереве креста.
– Отлучить тебя от причастия, молиться на паперти!
Я застыла и, встряхнув ладонь, словно завороженная уставилась на белый шрам.
В храме тихо, но в тряпичных летних туфлях не слышно моих шагов. Я иду, вдыхая запах ладана и мирры. Никого, я одна. Я иду на … звук. Узкая полоска света падает на темный камень у моих ног. Дверь чуть приоткрыта, и я осторожно заглядываю в щель.
Плеть рассекает воздух, капли крови катятся по широкой мужской спине. Он выдыхает сквозь сжатые зубы, он тихо стонет, а затем истязает себя еще сильней.
Ужас сжимает горло, я задыхаюсь, и хрип мой слышен в тишине. Он оборачивается, темные глаза его расширяются. Мужчина встает с колен и идет ко мне. Я пячусь и, задевая что-то, роняю тяжелый крест на пол. Мне страшно, но я не могу не поднять креста! Я хватаю его не глядя, я чувствую, как впивается в ладонь острый металл.