— Настасья Димитриевна? — эхом отозвался дозорный. — Так ты ж, светлейшая, того…
— Чего там того? Матушка с братьями живы? — задрала Настасья голову вверх.
— Да они-то живы… здоровы, здоровехоньки, — перекрестился вой.
— Вот и слава Богу, — засияла счастливой улыбкой Настасья.
— Так проводить? — неуверенно пробормотал вой.
— Сама дойду. Чай дорогу-то знаю.
Княгиня Дмитровская, подобрав грязный подол, побрела по сонному городу. За ней суровым утесом последовал Кряж. Уже на углу улицы их догнал Ряжка-дозорный.
— Настасья Димитриевна, прости за дерзость, Христа ради, но как ты в град-то попала?
— Глаза воротникам отвела, — хихикнула Настасья, — али не видишь, ведун со мной, — указала она на насупленного гридня.
В Дмитрове она никогда бы не решилась так пошутить, там вообще было не до шуток. А дома все можно. Это же дом!
Терем всполошился, забегали домочадцы. Братец Андрей, лохматый и сонный, но в кольчуге и при мече, вывалился почти кубарем с крыльца прямо в объятья сестры. За ним подбежали Роман и Борис, тоже получая свою долю приветствий.
— А матушка где? Матушка?! — закрутила головой Настасья… и увидела мать.
Елена, простоволосая, в наскоро накинутом на плечи убрусе, летела к дочери, давясь слезами. Отпихнула сыновей, взяла в тонкие руки щеки Настасьи, неверящим взглядом пробежала по чумазому лицу:
— Живая! Живая! Мы ж тебя схоронили! — Елена прижала дочь к себе до хруста в суставах. — Живая!!! Доченька, родненькая, светик мой.
Мать что-то шептала и шептала, глотая, обильно льющиеся слезы.
— Ну, чего ж ты плачешь, я же здесь. Живая и здоровехонькая, — тоже утирая слезы, произнесла заготовку от дозорного Настасья.
— А я дурная мать, я не почуяла, поверила. Прости меня, — целуя дочь в висок, прошептала Елена.
— Самая лучшая матушка, моя родненькая, — положила ей голову на плечо Настасья.
За стенами просыпался лагерь ворогов, город в крепкой осаде, но никогда за несколько месяцев Настасья не чувствовала себя так умиротворенно. Никогда она, дурная, больше не будет сомневаться в силе любви родителей и другим того не позволит.
А матушка изменилась, нет, не постарела, все так же хороша: те же синие озера глаз под тонкими дугами бровей, лебединая шея, гордый поворот головы, прямая спина, плавные движения рук и вкрадчивый голос, убаюкивающий внимание мнимой мягкостью. Но все же вид у княгини Чернореченской был измученным, уставшим, где приятная округлость щек и свежий румянец, где смешинки в уголках губ, заставлявшие невольно улыбнуться в ответ? И эта проступившая меловая бледность кожи, словно Елена несколько месяцев не выбиралась из темного погреба.