— Здрав будь, княже, — поклонился Домогост, часть бояр тоже склонили головы, некоторые же, включая Микулу с Ермилой, остались стоять несгибаемыми столбами. Кого из них больше, Настасья не успела определить.
— Прости, светлейший, но с распутной княгиней мы тебя в граде не привечаем, — выкрикнул кто-то из бояр.
— Оклеветана княгиня моя, — спокойно произнес Всеволод, — врагами моими, — указал он пальцем на Ермилу.
— Нужен ли нам князь, что порядка в доме своем навести не может? — с нескрываемой издевкой отбил нападение верткий боярин. — Давыда Залесского хотим!
— Давыд по душе, Давыд! — подхватил Микула, стараясь зажечь толпу, но более осторожные бояре промолчали.
— Вот так вот, значит, — процедил Всеволод, — своего князя на иуду меняете?
— За Давыдом сила, — выкрикнул Микула, — вместе мы чернореченцам шею свернем.
— Поганые нас бьют, сами друг друга бьем, этак скоро никого не останется, — Всеволод тряхнул непокорными кудрями. — Мне царь волю над Дмитровом дал, не боитесь против воли его идти?
— Кто больше отвезет, тому и волю дают, — Ермила точно знал, чем крыть возражения бывшего князя, — тебе уж нечего везти, все у нас выгреб, а у князя Давыда полны короба, чай, купит благоволение царское. За Давыда мы, тебе путь указываем[1].
— Кто ты такой, чтоб мне путь указывать?! — скрестил руки на груди Всеволод. — Осина по тебе плачет, ты мою Ефросинью отравил, и к новой супружнице придурковатого Брятку отправил, чтобы он, угрожая сыну моему шею свернуть, на позор ее по граду провел. Скажешь не так?
Ермила лишь криво усмехнулся, всем видом показывая — клевета.
— Да я им сам путь перегораживал, чтобы она с полюбовником не удрала, так они меня избили в храме святом! — заревел Ермила. — А тебе теперь, княже, ладно поют. А ты веришь всему, нужен ли нам князь такой? Давыда хотим!
— Да не хотим мы Давыда, — выступил один из бояр, седовласый старец, — я еще с его дедом в походы ходил, — указал он на Всеволода, — на кой мне Давыд этот. Всеволод нами вскормленный, наш. Пусть прогонит княгиню свою да на стол отца и деда садится. Все по справедливости.
С десяток голов согласно закивали, соглашаясь со стариком.
— Княгиня моя чиста, в том я крест готов поцеловать, — прорычал Всеволод, — выдайте мне моих ворогов и все ладно будет, в мире и согласии заживем. То моя воля.
Пошел ропот, шушуканье, по лицам нарочитых мужей забегало сомнение.
— Мы тебе не враги, княже, — подал голос отмалчивавшийся до этого Домогост, — большинство из нас за тебя, помним доброту твою и милость, помним, как град из пепла отстраивали, помним, как сам ты бревна на своем горбу наравне со всеми таскал, что последнее на восстановление храма сего отдал, тоже не забыли. Все помним, память у нас ни так коротка, как тебе кажется, но… — Домогост замолчал, недобро посмотрев на Настасью, от этого внутри все сжалось, умел посадник взглядом внушать трепет, не далеко от Всеволода ушел.