И теперь он гончим бежал по следу, чувствовал кожей чужой страх и от этого ярился еще больше. А ведь его Настасья сразу все поняла, уловила, за руку схватила:
— Ты куда это?
— На ловы, — промолвил и очи отвел.
— Любушка, Господь их сам покарает, месть — то грех. Пускай себе едут, не опасны уж они нам.
Вот что ей ответить? Она добрая, чистая душа, а он… он уж слишком многое прошел, не может позволить себе великодушие.
— Иди спать, я завтра к полудню вернусь, так надо.
А очи у нее — утонуть. Всякий раз смотришь, и всякий раз тонешь. Как первый раз, нахмурив бровки глянула, так и пропал.
— На зло разве злом можно отвечать? — выдыхает Настасья, прижимается к груди.
И врать ей сейчас не хочется, и правду сказать — мочи нет.
— Надо так, — повторил.
И она смирилась, отступила, долго крестила вслед. Не хотелось уходить, словно невидимые нити тянули обратно.
Под копытом треснула ветка, глаза напряглись, упираясь во мрак.
— След теряется, — передали идущие впереди в дозоре вои.
— Чертовщина, — проворчал, крестясь Домогост.
— Как это теряется? — Всеволод подъехал к дозорным.
— Телеги с добром кинули, а сами словно растворились, ни копыта на снегу.
Приказали посветить светцами, вои полезли просматривать землю под припорошенными снегом соснами.
— По воздуху перелетели что ли, аки птицы? — проворчал кто-то из дружинников.
— Никуда они не улетели, — проскрежетал Кряж, указывая куда-то в темноту, — копыта тряпьем обмотали и вот тут через кусты ушли.
Это означало, что они налегке теперь, неотягощённые скарбом.
— Поспешать нужно, по коням, — Всеволод запрыгнул в седло.
И дмитровская дружина понеслась наперерез, уже не таясь, прямо по заснеженному полю. Ветер засвистел в ушах, по венам покатил азарт битвы. А вот и враги!
Небольшой отряд трусил вдоль речки. Дружинники Всеволода издали атакующий воинственный гик. Убегающие дернулись, пустились вскачь, проламывая копытами снежный наст. Оба отряда, неминуемо сближаясь, летели к узкому горлу брода.
Всеволод загонял коня, перед глазами стояла Ефросинья, улыбающаяся, с новорожденным сыном на руках. А Настасья, этот упырь ее сжечь хотел, а если бы Домогост не вступился? Жажда мести душила, и цель была так близка. Вон он, Ермила, прижимается к шее жеребца, чтоб не свалило стрелой, уже видно его искаженное беспомощной яростью лицо…
До брода добраться беглецы не успели, дружинники Всеволода перерезали дорогу и стали спихивать врагов с обрыва на тонкий оплавившийся лед Толокши. Заварилась бойня, звон оружия, крики. Лед с шумом кололся, не выдерживая тяжести падающих коней. Быстро начала образовываться затягивающая барахтающиеся тела полынья.